– Как призрак, который перешел на здоровое питание, – поправила Бонни, – энергия Леса, вместо энергии страха и страданий живых – и он уже не злой дух, а дух природы. Очень просто.
Я пожала плечами. Для человека, который вот совершенно никак не хотел соприкасаться с некромантией, Бонни в последнее время разузнала про призраков слишком уж много. Знала бы я, что беспокойство за меня может внушить ей такую страсть к нелюбимым предметам, наплела бы, что бабушка разговаривает со мной исключительно на хашасса.
– Это вы про кого? – переспросил Щиц, и я дернулась, заслышав собственный голос. Измененный, как будто со стороны… но я его узнала. Вот как я звучу для других… Слишком тонкий.
– Ты сиди, сиди в котле, не высовывайся, – буркнула я, – какая тебе разница?
– А ты держи зеркало ровнее, – огрызнулся Щиц, – и все-таки?
– Как я тебе ровнее буду держать, если ты запретил смотреть?! Вывел меня из леса один дедок как-то раз, – пояснила я, – потом с Бонни он же пообщался. Жешк… Жашек…
– Дед Жешек, крепкого ему здоровья, – поправил Щиц.
Я попыталась аккуратно шевельнуть затекшим запястьем и неловко дернулась, зеркало опасно тренькнуло, ударившись краем о край котла.
– Зачем здоровье мертвецу? – удивилась Бонни. – Да дай ты мне зеркало, Эль, у тебя руки дрожат!
– Потому что он – как я! Сама посмотри!
– Говорил же, отвернись!
– Вот Бонни бы и просил!
– Мне натура нужна была.
– Ну, похож. – Бонни оттеснила меня от котла и отобрала зеркало. – А ты, Эль, приляг лучше. Тебе ж сейчас будет плохо.
– Не будет.
– Будет.
– Не будет! Я полна сил!
– Ровно до тех пор, пока он в котле, – строго ответила Бонни, и я все-таки легла на кровать, признавая ее правоту. Разве что руки на груди не скрестила, я ж не спящая красавица, и мы не в основание королевства тут играем.
– Эль, не забудь спросить у твоего отца, что это конкретно за сплав, – добавил Щиц и высунул на мгновение порыжевшую голову, – и не думай разменять это на курсовую!
– Заберу секрет изолирующего чугуна в могилу, – парировала я, – долго еще? Обеденный перерыв кончается, а мне надо подойти к тетеньке как бы случайно…
– Готово, – сказал Щиц и вылез, опираясь Бонни на плечо.
– Встаньте рядом, я вас сравню, – скомандовала Бонни.
Щиц протянул мне руку, чтобы помочь встать.
Мою пухлую белую руку с родинкой на мизинце, и двумя на четвертом пальце, и еще одной на кончике большого пальца… а вот эту на запястье я и сама у себя не помнила, но она и правда оказалась там же.
А вот на ощупь были знакомые мозолистые и сильные пальцы. Рука ощущалась куда больше и сильнее, чем виделась.
Щиц легко удержал меня, когда я покачнулась: ожидаемо закружилась голова, но это быстро прошло. А вот легкая тошнота осталась, во рту стал знакомый противный кисловатый привкус, но на это я в последнее время научилась внимания не обращать. Не знаю, моя ли магия или его, то общее недоразумение, что мы кое-как делили на наши нужды, быстро вновь пришло в равновесие. Щиц научился балансировать, когда понял, в чем проблема. Он вообще очень быстро обучался.
Я бы никогда на такое не согласилась. Это была идея Щица. Я, конечно, тоже подумала об этом, но ни словом не заикнулась: понимала, слишком уж опасно.
Как только он узнал о том, перед каким нелегким выбором поставила меня Онни, тут же предложил замаскироваться и пойти вместо меня. Причем я-то в самых смелых своих фантазиях думала замаскировать Бонни; он же предложил себя.
Хотя, казалось бы, он и так был под заклятьем, изменяющим облик, и накладывать поверх этого еще и иллюзию было чистой воды головотяпством. Хоть я и мало что смыслила в магии, но сложность задачи была очевидна.
Но Щица, по-видимому, привлекла именно сложность задачки. Он загорелся, как мальчишка, которого поманили леденцом на палочке. Мы с Бонни правда пытались доказать ему, что это гиблое дело, но он прямо-таки рвался в добровольцы проводить на себе испытания… и мы сдались.
И вот, по очереди подержали зеркало, пока он лепил мой светлый образ с натуры, что делало нас с Бонни соучастницами, но мне хотя бы теперь было не так стыдно.
К тому же я подозревала, что в этом Щиц с Онни похожи: сложные задачки одинаково горячат им кровь. Блаженные от науки… или от искусства? То, что делал Щиц, я бы назвала искусством, тогда как Онни предпочитала науку, хоть и временами зрелищную. В любом случае они оба были одержимы сходной болезнью, и, пусть я и не верила, что Щицу удастся провернуть свою затею и не попасться, я надеялась, что Онни его простит, если сочтет его решение интересным. А то, что Щиц придумал какое-то интересное решение, чтобы вместо уродливого горбуна все могли лицезреть моего двойника, столь же прекрасного, как и оригинал, я не сомневалась.
– Как две капли, – восхищенно воскликнула Бонни, – вот это да.
– Я иду учиться, а ты – выяснять отношения с семьей, – еще раз подтвердил Щиц.
– Ну да, наоборот не получится, что происходит с тетенькой, я должна увидеть лично, – кивнула я, – но тетеньку ведь можно и отложить… Она так-то взрослая, тетенька-то, чего мне мешаться… Может, все-таки оно того не…
– Стоит, – на моем лице показалась знакомая половина улыбки, – еще как стоит. Твоя тетенька нужна тебе, а мне – моя учеба, так что мы честно поделили.
Ох, надеюсь, Онни в случае чего оценит хотя бы этот кураж. Потому что я вот уже жалела, что рассказала друзьям о своих затруднениях.
Даже Бонни, казалось, не понимала опасности. Витала где-то в своих мыслях. А только моими силами раздухарившегося Щица было уже не удержать.
Я не знала, сколько зим он колол дрова для печей академии и сколько лет провел, строя то баню, то столовую, то очередной корпус; но я видела, что он так давно не занимался любимым делом, что готов был на все, лишь бы хоть на секунду к нему вновь приобщиться. И отговаривать его сейчас было, как выдергивать из рук вчера завязавшего курильщика трубку – бесполезно.
Он создал мою совершенную копию, примерил ее на себя, и мой облик сел на него, как ладно скроенный костюм. Даже лучше: ни один портной, даже самый-самый дорогой и лучший, не изучал еще меня так тщательно.
Было что-то… до жути смущающее в том, что Щиц, оказывается, помнит меня до последней родинки и складочки кожи на руке. И не помогало даже то, что я была уверена: пожелай он, и с такой же точностью он создал бы облик Бонни или даже Элия. Видеть себя саму рядом и знать, что это вовсе не я…
Странные ощущения. Смешанные чувства.
– Ну, эм, тебе не стоит так улыбаться, – зачем-то брякнула я, – потому что это ты так улыбаешься, а я так не улыбаюсь.
Щиц тут же исказил «мое лицо» в капризной гримаске: надул губы, презрительно сощурил глаза. Вздернул подбородок…
– Так лучше? – протянул он.
Я скривилась.
– Ну, ты сам на это пошел, – сказала я раздраженно и вышла, хлопнув дверью.
И вовсе я не корчу такие противные рожи. Или корчу? Дурацкое из Щица получилось зеркало, кривое, как его спина.
Я сидела на дереве.
Злость на Щица превращала меня в человека неблагоразумного. Точнее я надеялась, что это все злость на Щица, потому что надо же мне было это умопомрачение хоть на что-то списать.
До этого я никогда не лазила по деревьям.
То есть не то чтобы совсем никогда… один раз залезла. В детстве. Мне тогда и было-то лет шесть.
На самый-самый верх.
Я помню, что было невероятно высоко и захватывающе. И шумели листья, и яблоня мне будто что-то говорила, и я обняла шершавый ствол… и папенька вышел в сад, и я помахала ему рукой, и даже окликнула: я гордилась тем, что смогла залезть на самые верхние ветви. Я чувствовала себя такой ловкой и сильной…
Папенька срубил этот сад. Сейчас на его месте цветочное поле. Не знаю, какое, мы больше не ездим в тот летний домик.
Сначала он устроил форменное безобразие с лестницами, нянюшками и садовниками, не позволяя мне слезть самостоятельно, а потом, когда меня, ревущую от обиды, оскорбленную до глубины души этой папенькиной верой в мою беспомощность, все-таки оторвал от ствола дюжий садовник, несколько недель надо мной трясся, как будто я умудрилась все-таки сверзиться с дерева и сломать шею, и теперь умираю, а он провожает меня в последний путь.