— Вон, я сказал!
Несмотря на грозный вид, в облике торговца чувствуется какая-то наигранность, поэтому его угрозы меня не пугают.
«Юпитер, ты сердишься, — значит, ты неправ! — Мрачно иронизирую про себя. — Беседа явно зашла в тупик из-за отсутствия весомых аргументов! Острие меча, упертое в брюхо этого бугая, сделало бы его куда сговорчивее!»
Будь со мной сейчас Эней или Экзарм, то те бы церемониться с мясником не стали. А нож в его руках стал бы лишь поводом применить силу. К сожалению, их здесь нет, и надо как-то изворачиваться самому.
Мрачно смотрю на побагровевшее лицо торговца, на мух, роящихся над кусками мяса, на мальчонку, от страха забившегося в щель, и не знаю, что делать дальше. Видно же, что мясник орет скорее от страха, чем от злости. Он чего-то боится! Боится настолько, что вон целую тетрадрахму смахнул как медный обол.
Тут мой взгляд упирается в упавший серебряный кругляш, и я вижу перепачканный грязью лик Великого Александра. Глядя на изображение своего мнимого отца, мне на ум приходит занятная мысль, которую я тут же претворяю в жизнь.
Изобразив искреннее возмущение, демонстративно округляю глаза.
— Ты что же это, собака, Великого царя в грязь! — Говорю негромко, но четко и с придыханием. Так, будто сам леденею от понимания содеянного кощунства.
Подняв голову, оглядываюсь по сторонам и повышаю тональность.
— Эй, стража! Сюда! — Кричу уже во весь голос. — Этот грек осквернил память Великого царя Александра!
Этим воплем я четко даю понять, в какую сторону будет направлено мое обвинение, и что оно не сулит мяснику ничего хорошего.
Наигранный гнев тут же слетает с лица торгаша, и появляется смятение. Вижу, что он обеспокоен моими обвинениями, но пока не понимает их сути. Наконец, проследив за моим взглядом, он перегибается через прилавок и видит монету, что он смахнул. Профиль царя смотрит на него из грязи, и теперь до него доходит, чем ему это грозит, если на это смотреть как на прецедент так, как я.
Первое, что ему приходит на ум, — это достать монету. Перегнувшись через прилавок, он тянется за ней, но длины рук ему явно не хватает.
Глядя на его старания, чутка повышаю голос.
— Стража, арестуйте этого человека за оскорбление царя!
Стражники еще не появились, но все ближайшие торговцы уже засобирались домой, от греха подальше! Мясник же, оставив бесплодные попытки достать монету, затравленно заозирался по сторонам.
Осознание грозящей ему кары отображается ужасом на его лице, и он умоляюще тянет ко мне руки.
— Тихо! Прошу тебя, тише!
Упираюсь в него требовательным взглядом, мол, ты знаешь, что мне надо. Под ним здоровенный мужик словно сжимается и шепчет, бросая по сторонам испуганные взгляды:
— Хорошо, я расскажу! Чего ты хочешь знать?
Повторяю свой вопрос, и он вытягивает шею, чтобы нашептать мне прямо на ухо:
— Мне сказали, что если я не хочу попасть под раздачу, когда будут резать персов, то должен заплатить сто драхм. Я заплатил, и я не один такой!
«Может, развод?» — приходит на ум первая мысль, но я знаю, что это не так. Это в нашем времени развелось всяких мошенников как грязи, а здесь с этим не забалуешь. Башку снесут на раз, потому и подобной шелупони здесь почти нет!
Поэтому задаю второй вопрос:
— Кому ты отдал деньги?
Еще раз оглядевшись по сторонам, мясник прошептал, почти прижавшись губами к моему уху:
— Тевтаму!
Это имя мне ни о чем не говорит, и на мой вопросительный взгляд тот поясняет:
— Это ближний человек Ономарха.
Вот теперь общая картина становится куда прозрачней.
«Ономарх пролетел на последних выборах, и это не дает ему покоя. После почти безграничной власти Аристомена его племяннику трудно смириться со второстепенной ролью. Он затеял переворот в городе, и, по-видимому, большая часть клана Тарсидов поддерживает его в этом. Они хотят сковырнуть моего „милого дядюшку“ Шираза с поста архонта, но подать это народу не как госпереворот, а как борьбу с возвратом персидского владычества. Не глупо! — Быстро прокрутив все это в голове, привязываю к нынешней ситуации. — Некто Тевтам пугает торгашей и выманивает у них деньги. Что это⁈ Ономарх таким образом собирает себе сторонников и дополнительные средства? Вряд ли, уж больно топорно и с риском раскрыть весь заговор. Скорее, этот Тевтам просто решил поднажиться на „праведном“ деле. Платить, чтобы не попасть в списки проскрипций, в этом времени дело обычное!»
В любом случае для меня это не важно. Главное в другом! Жадность Тевтама раскрыла мне готовящийся в городе переворот, и с этим надо что-то делать.
«Вот же какой неугомонный этот Ономарх! Его в парадную дверь не пустили, так он с черного хода лезет!» — мрачно нахмурив лоб, пытаюсь понять, как мне действовать в такой ситуации.
«Вариант первый и самый простой — пойти к Ширазу и все ему рассказать. — Начинаю быстро прокручивать варианты. — Что он сделает? Арестует Ономарха, начнет следствие? А доказательства⁈ Тут вам не застенки гестапо, пытать его не позволят остальные члены Совета, а без этого его вину не доказать. Прямых улик нет, только косвенные да слова вот этого мясника».
Прохожусь оценивающим взглядом по бородатой щекастой роже и понимаю, что он откажется от своих слов сразу же, как только его хорошенько прижмут.
«Тут, прежде чем действовать, надо подумать! — убеждаю самого себя, продолжая смотреть на бледное лицо мясника. — Перво-наперво, надо убедить этого жирдяя не трепать языком!»
Как это сделать? В поисках ответа прохожусь глазами по внутренностям лавки — ничего интересного, только мальчонка по-прежнему пялится на меня испуганно-любопытным взглядом.
Киваю на него, обращаясь к мяснику:
— Сын?
Тот безмолвно подтверждает, и я жестом маню мальчишку к себе:
— Подойди, подними монету!
Мальчишка юрко ныряет под прилавок и, утерев грязь с тетрадрахмы, кладет ее перед отцом. Мы с мясником оба смотрим на серебряный кругляш, и в полной тишине я достаю еще одну монету и кладу сверху. При этом добавляю в голос максимум таинственной угрозы:
— Про наш разговор — никому! Сболтнешь лишнего… — Замолкаю и демонстративно перевожу взгляд с отца на сына, а затем обратно. — Сам сдохнешь как собака и всю семью свою погубишь!
Глава 2
Сатрапия Геллеспонтская Фригия, город Пергам, конец июля 318 года до н. э.
Ночной мрак накрывает Пергам, и город тонет в непроницаемой темноте. Нам, жителям двадцать первого века, привычным к уличному освещению, такое трудно представить: полностью темные улицы, где в безлунную ночь