— Ну, если так, — находит для себя предлог молодой информатор, убирая деньги в карман. — Была угроза выкидыша, но мы стабилизировали. Следует провести ещё ряд анализов и тестов. Я бы рекомендовал оставить её здесь до конца срока.
— Ясно. Мне пора.
— Может, её перевести в отдельную палату? — он понимает, что у меня есть деньги, потому начинает предлагать услуги.
— За это я точно платить не буду, — отвечаю на прощание, покидая неуютный холл больницы. Всегда их ненавидела, а за последние несколько лет насмотрелась, что тошно.
Водитель нервно курит очередную сигарету. Наверное, его проблемы по телефону отошли на второй план после случившегося. Он бежит ко мне за подробностями.
— В ваших интересах навестить её, — пожимаю плечами. — Ну и, если всё обойдётся, просите, чтобы она не писала заявление, — советую.
— Может, вы с ней поговорите? — предлагает. — Вы же знакомы.
— Вам показалось. Если уж вы не хотите ради себя ничерта делать, так причём тут я? А теперь закончим поездку, я жутко устала.
Добираюсь до Центра с опозданием на два часа, вижу пустой ресепшн.
— Почему никого нет? — требую ответа.
— Вы уволили стажёрок, помните? Других пока найти не могу.
— Час от часу не легче, — злюсь. Потому что никак не стабилизируется моя жизнь, потому что голодная. — Ира, закажи мне что-нибудь съедобное.
— Что-то конкретное?
— Домашнее, спасибо.
Еду в кабинет, где недавно рыскал Ростовцев, а из головы не выходит Синицина. Нет, Инга, ну нет же. Ты не можешь навесить на себя ещё и эту девчонку только потому, что водитель-псих. Но сколько не гоню эти мысли, они возвращаются. Да чтоб их.
Прохожу с ревизией по основным общим комнатам, навещаю нескольких мамочек, узнать настроение. Оставляю напоследок ту, что вернулась и слёзно просит остаться, хотя её предупреждали, что назад дороги нет, если она снова вернётся к мужу. Она жила у нас полгода назад с двумя детьми, а потом сбежала, и вот теперь слёзно просит оставить их здесь снова. Лицо синее, губа разбита, видны гематомы на руках.
С ней говорил психолог, сотрудницы, охранник. Она требовала меня. Только, если я один раз нарушу правила, их станут нарушать снова и снова. И как бы мне не было жаль её и детей, которые ни в чём не виноваты, мне приходится быть жестокой стервой, а потом выслушивать о своей бессердечности.
В конце концов, обессиленная возвращаюсь в кабинет, где меня ждёт ужин, и, закрыв дверь, молча ем суп с копчёностями, корейскую морковку, отбивную с картошкой и чай, уткнувшись взглядом в стену. На носу переезд, и мне совершенно не хочется потрошить вещи при Ростовцеве. Я говорила с ним, требуя съехать, но по закону (он, конечно, подготовился с тезисами) дом принадлежит нам обоим, и он не намерен его покидать. Что-то подобное я и ждала. Благородство, присущее гусарам, ему не ведомо.
Бросаю взгляд на часы, понимая, что через пятьдесят минут мне нужно быть у Евгения, того самого знакомого Владимира. Настроения нет от слова совсем, но отказываться неудобно. Я всегда была скептиком, а после двух лет лечения и вовсе. Только, если подумать, маленькая надежда теплилась в душе, потому что чудеса бывают. Ведь так же?
Снова вызываю такси, давая указания Ире. Администратор нам нужен, а потому пусть активно займётся поисками нужного человека, ну не мне же садиться за стойку, чтобы выполнять обязанности.
Когда такси останавливается у невзрачного здания, решаю, что перепутали адрес. Сверяюсь с тем, что написан в сообщении. Нет, правильно. Дозваниваюсь до Евгения, и он говорит, что всё верно. А меня не покидает ощущение чего-то подпольного и недозволенного, как аборты у неквалифицированных повитух.
— Напуганы? — лёгкая улыбка трогает губы двухметрового детины с блестящим черепом. Ему около пятидесяти, и лицо портит не только довольно большой нос, но и шрам, пересекающий бровь, скулу и губу. Но пялиться некрасиво, сколько раз я ощущала на себе пристальные взгляды зевак, которые норовят зацепиться за каждую деталь.
— Просто не ожидала, что это здесь, — честно отвечаю.
— Не ваш уровень?
В его словах нет издёвки, банальный вопрос.
— Неважно, как выглядит обёртка, главное — что внутри, — парирую, и по его лицу можно понять, что между нами есть контакт.
— Тогда давайте сперва немного поговорим и познакомимся, а потом я осмотрю вас.
Здесь лишь он и я. Два человека на тридцати пяти квадратах, в которых есть небольшой холл для ожидания с диваном, туалет и кабинет с кушеткой. Надо отдать должное, что всё выглядит чистым и аккуратным, как и сам Евгений. И в глаза бросается небольшая тряпичная кукла в красных точках, словно болеющая ветрянкой. А из каждой точки торчит игла, превращая игрушку в ежа.
— Инга, — окликает меня Евгений. — Расскажите, с чего всё началось.
Глава 51
Последнее, что помню — ужасную резкую боль, словно меня сплющило под огромным прессом. Впрочем, так оно и было: Ростовцев, уходя от столкновения, решил спасти собственную шкуру, подставляя пассажирскую сторону под удар. В тот момент я договаривалась о встрече по телефону, потому не осознала всей опасности. Поздно подняла глаза, с ужасом понимая за короткую милисекунду, что сейчас будет. Кажется, успела произнести «Отче наш». А потом мир сузился до мерзкого скрежета металла, огромной невыносимой боли и ощущения, что это конец.
Но это было началом меня другой.
Когда я очнулась, долго не могла прийти в себя, а потом бесконечные обезболивающие и панические атаки, депрессия и прочая гадость. Неприятие, торг, примирение и снова неприятие. Попытки встать, изнуряющие тренировки и крах устоявшейся жизни. Я больше не та, кем была.
— И вот я здесь, — заканчиваю историю.
Евгений смотрит на меня спокойно и по-доброму. И самое главное — без жалости, которую показывали некоторые из врачей, отрабатывая гонорар. Это последнее, чего я ждала от них.
Он переносит меня на кушетку, начиная обследование. Трогает, нажимает, сгибает суставы, и спустя целую вечность интересуется.
— Желание ходить осталось?
Кажется, я ослышалась, потому что вопрос очень странный.
— Я потому и здесь.
— Но я не вижу желания, Инга. Кажется, всё в тебе противится этому, будто ты боишься. Словно ты привыкла к этой коляске.
Усаживаюсь на кушетке, бросая взгляд на карету. Добраться до неё самостоятельно не смогу. Мне нужна помощь.
— Знаете, я лучше поеду.
— Лучше, чем пойдёте? — словно издевается он надо мной.
— Лучше, чем останусь.
Сейчас мне становится страшно, потому что я один на один с незнакомым громилой, пусть и другом Владимира, и не могу сделать то, чего хочу. А он говорит странные