Я вообще все «административные» дела отложил, причем по принципу «не стоит откладывать на завтра то, что можно вообще не делать» — потому что «лингвисты» как раз в конце октября вроде как придумали схему распознавания омонимии, а там даже алгоритмы будущих программ получались… не получались они пока, хотя «на словах» схема у них выглядела очень даже заманчиво и в чем-то понятна. Однако «перевести» ее с терминологии лингвистики в термины программирования выходило с большим трудом — но задачка и выглядела очень интересной, да и перспективы ее решения просматривались неплохие. Не в смысле, что «можно быстро ее реализовать», а в смысле «если получится, то там такого натворить можно будет!»
Вторая — и тоже очень интересная — задачка начала прорисовываться в группе, которую прислал в институт Судоплатов. Там то чистые математики были, и они все же придумали (причем уже на алгоритмическом уровне) как описать топологию печатных букв, чтобы их однозначно распознавать, и даже наметили пути распознавания случаев, когда часть букв не пропечаталась или из-за грязи несколько букв слились в одну непонятную кракозябру. А в каком-то московском институте уже придумали прибор, позволяющий эти тексты машине «читать»: растр с телевизионной передающей камеры они научились практически в реальном времени переводить в последовательность битов. Вроде и невелико достижение, но пока еще в мире вообще ничего похожего не было! А уж как эти битовые матрицы будут потом в компах считываться, разработчикам программ распознавания текстов было в принципе безразлично, тут главным было то, что у них уже было с чем начинать работать.
А вот последствий моего «выступления» перед нашим партийным боссом и главным МГБшником страны все не наступало и не наступало. И я уж стал было думать, что зря старался — но уже в конце декабря мне показалось, что «что-то происходит». А окончательно убедиться в том, что какие-то последствия все же наступили, я смог в начале января, когда мне пришло официальное приглашение на «траурное заседание в ЦК, посвященной годовщине смерти товарища Сталина». Ну да, на это заседание даже не всех Первых секретарей республик пригласили и очень не всех секретарей обкомов — а вот без рядового комсомольца там было не обойтись. Ну а так как «приглашение» была за подписью товарища Пономаренко, я за разъяснениями обратился не к Светлане Андреевне (которая последние пару недель вообще, по моему, с работы не уходила — столько у нее внезапных дел появилось), а к соседке снизу. А Ю Ю, немного подумав, высказала свое мнение:
— Мне кажется, что они там поняли, как ты их снова обманул. И это, в общем-то, хорошо. А если тебе потребуется моя помощь… я, пожалуй, тоже в Москву прокачусь. Просто так, по магазинам, например, пройтись, концерт какой-нибудь послушать…
— Но ведь тебе, боюсь, даже места в гостинице найти не удастся.
— У меня там знакомые есть хорошие, которые даже спрашивать не станут, зачем я приехала. Так что о том, что я в столице, знать будешь только ты один.
— Ну и нафиг ты мне там нужна будешь?
— Меня все же не одной математике учили. Так что, когда в тебя начнут стрелять, я тебя прикрою. Я знаю, как это делать.
— Если будут стрелять.
— Нет, именно когда…
Глава 8
Моя «первая любовь» все же относительно причин вызова меня в Москву на партсобрание ошиблась, причем ошиблась коренным образом: с моим «выступлением» он вообще не был связан. Просто кто-то (кто-то, носящий фамилию Пономаренко) вспомнил о былой популярности в народе «чудесного мальчика» и решил снова на этой популярности сыграть. Удачно сыграл (судя по тому, что в стране началось после этого «траурного заседания»), да и мне немножко ништяков обломилось. В основном ништяков сугубо морального плана, но все равно было очень приятно.
Началось собрание в полдень, и первым на нем выступил товарищ Ворошилов. Он сообщил, что на утреннем заседании Президиума Верховного Совета было принято решение в память о товарище Сталине учредить новый орден, а в конце своей краткой речи добавил:
— Мы пригласили на наше собрание товарища Кириллова, простого советского комсомольца, и у некоторых товарищей, сидящих в этом зале, это вызвало определенное недоумение — но я постараюсь его развеять. Этот комсомолец стал самым молодым Героем Социалистического труда, заслуженно стал, а вскоре был награжден и второй медалью Героя. А еще он стал единственным, наверное, в истории человечества кавалером ордена имени себя, причем таких орденов, равных по статусу с орденом Красного Знамени — еще до того, как указом товарища Сталина ему было дано право лично награждать этим орденом советских людей — он успел получить пять штук. Если же перечислять все его государственные и ведомственные награды, то наше собрание затянется до позднего вечера — но очевидно, что его заслуги перед Советским Союзом исключительно велики, заслуги в развитии нашего сельского хозяйства и заслуги в развитии советской промышленности. Но этим его работа не ограничилась, он — по собственной инициативе — провел огромную работу по систематизации творческого наследия товарища Сталина и его популяризации в массах, потому Президиум Верховного Совета принял единодушное решение вручить орден Сталина