— Прокол обнаружен?
— Эксперты этим занимаются. Я пока всего лишь делаю предположения.
— Пальцевые следы моего подзащитного?
— Нет, но это еще не доказательство. На банке есть несколько пальцевых следов неизвестного происхождения, это естественно, наверняка, пока банка стояла на полке, ее брали в руки и, возможно, хотели купить. К счастью, этого не произошло, иначе…
— К счастью? — переспросил я. — Может, испорченной были не только две банки — та, что была куплена Сарой Левингер, и та, что осталась стоять на полке? Может, испорчены были еще пять или даже десять банок, но их успели купить, и сейчас следует ожидать сообщений о других отравлениях?
— Проверено, — кивнул Хутиэли. — Таких сообщений в последние дни не поступало.
— Люди, — продолжал настаивать я, — могли не обращаться за врачебной помощью. Ведь и на вечере у Левингеров все, кто ел салат, кроме Михаэля, помаявшись животом, к утру чувствовали себя вполне приемлемо.
— Согласен, но тогда они должны были пожаловаться хозяину магазина на некачественный товар.
— Да? Если вы съели обед, после которого почувствовали себя плохо, как вы определите, какой именно ингредиент вызвал отравление?
— Вы противоречите себе, господин адвокат, — заявил Хутиэли с ноткой превосходства в голосе — как же, уличил юриста в неточности выводов! — с одной стороны, вы утверждаете, что можно ожидать сообщений о других отравлениях, с другой — что таких сообщений быть не должно.
— Я говорю лишь о возможности, господин Хутиэли, которую нужно иметь в виду.
— Мы о ней думаем, — сказал Хутиэли, хотя, как мне показалось, до этой минуты он вовсе не думал проверять больницы и поликлиники на предмет поиска отравленных этим злосчастным салатом.
— Мы с вами рассуждаем об отравленных банках так, будто уже доказано, что кто-то их отравил намеренно, — заметил я, допивая кофе. — Вы ведь ждете результата экспертизы?
— Да, — кивнул Хутиэли. — Офер обещал прислать заключение к шести часам.
На часах была уже половина седьмого, и мне бы надлежало в это время быть дома — хотя бы для того, чтобы выслушать рассказ Сингера о сегодняшних успехах, если таковые имели место. Честно говоря, проклятая банка меня уже не очень и интересовала. Скорее всего, Офер — лучший эксперт-криминалист в Управлении — обнаружит либо прокол, либо иной способ внесения яда в содержимое банки. Как — неважно. Важно, что это было сделано, и, следовательно, кто-то желал представить смерть Михаэля следствием случайного пищевого отравления.
Мог ли это сделать Хузман — вот, что мне предстояло понять.
Зазвонил телефон, и инспектор поднял трубку. Должно быть, на линии был именно Офер — судя по выражению лица Хутиэли (удовлетворенное сверх всякой меры) и по его кратким репликам:
— Да?.. Ну-ну… Как и предполагали… Очень хорошо!
Он положил трубку и посмотрел на меня торжествующим взгоядом:
— Теперь Хузману не отвертеться, — заявил инспектор. — Первое: в банке обнаружен точечный прокол, сквозь который был введен токсин. И второе: мои люди показали хозяину магазина фотографию Хузмана, и тот узнал в нем человека, который в последние дни несколько раз покупал в его магазине продукты.
— Это криминал? — поднял я брови.
— Само по себе — нет, конечно. Но раньше Хузман в этот магазин не захаживал. Так что есть о чем подумать.
— Думайте, — согласился я, направляясь к двери. У порога обернулся. — Только одно замечание: именно в последние дни Хузман чаще обычного бывал у Левингеров — в связи с пресловутым выигрышем. И мог покупать продукты именно в этом магазине, чтобы не терять времени. Если это все ваши аргументы, инспектор, судья, полагаю, не продлит срок содержания Хузмана под стражей.
Ответной реплики инспектора я дожидаться не стал. Мне было прекрасно известно, что он скажет.
* * *
Сингер сидел в моей гостиной, болтал с моей женой и пил мой коньяк. Вид у него, однако, был таким, будто все перечисленное принадлежало ему и никому другому. Коньяк и даже гостиная — пусть, но почему он смотрел на Эмму взглядом преданного любовника? Эмма хохотала над каким-то, видимо, жутко остоумным пассажем Сингера и даже не сразу обратила внимание на возвращение любимого мужа. Не то, чтобы мне стало неприятно, я-то прекрасно знал Сингера и его умение смотреть на женщин, вызывая их на откровенные разговоры, но все же какое-то смутное ощущение неудовольствия я испытал, сам себя за это мысленно отругав. Сингер, конечно, не Шаферштейн, что говорить, но мог бы испытывать свои методы на других женщинах, а не на жене своего работодателя.
Сыщик повернулся ко мне, и взгляд его мгновенно изменился — я даже не уловил, как это произошло: Сингер смотрел на меня так, будто я помешал ему работать с очень важным свидетелем.
— О чем это вы так мило щебечете? — спросил я, не стараясь скрыть раздражения.
— Арье снимает с меня показания, — заявила Эмма. — И очень ловко, я уже почти во всем призналась.
— Тебе есть в чем признаваться? — удивился я.
— Мы играем, — пояснил Сингер. — Эмма задумала преступление, а я наводящими вопросами пытаюсь понять, что же она намерена была совершить.
— Убийство? — деловито спросил я, наливая себе рюмку коньяка и разглядывая напиток на свет. — Или шантаж?
— Ни то и ни другое, — сказала Эмма. — Если Арье не догадался, тебе это и подавно не удастся.
— Господи, — сказал я, — все проще простого. Ты задумала украсть у Малки ее платье, в котором она была в прошлую пятницу на вечере у Финкельштейнов.
Эмма покраснела и гневно сверкнула глазами. Конечно, я не ошибся — я-то знал свою жену лучше, чем все сыщики мира.
— Пейте коньяк сами, — сказала раздосадованная Эмма. — Я пойду смотреть телевизор.
— Если передадут о развале правительственной коалиции, дай нам знать, мы придем посмотреть, — попросил я.
— Ты противник Нетаниягу? — с удивлением спросил Сингер, когда мы остались вдвоем. — Мне всегда казалось, что он тебе симпатичен.
— Не отрицаю. Мне нравится его лицо. Физиономия Барака вызывает куда меньше симпатии, а для избирателя это важный аргумент. Но, видишь ли, мне решительно не нравится, как Биби подбирает команду. Мне не нравится, что он делает с «Ликудом». И я решительно против Ханегби на посту министра юстиции, это место Неэмана, и все это знают.
Сингер пожал плечами.
— Легко управлять государством, не имея власти, — философски заметил он.
Я сделал маленький глоток — коньяк был восхитителен. Как власть. Биби, на мой взгляд, упивался свой властью, как прекрасным коньяком — по каплям.
— Вернемся к нашим миллионам, — вздохнул я, поставил рюмку на журнальный столик и положил в рот тоненькую дольку лимона. — Если бы ты нашел деньги, то, полагаю, не стал бы тратить время на то, чтобы развлекать Эмму.
— Я поручил Реувену