Сын был очень похож на отца, неудивительно, что я его не узнал — так часто бывает: привык видеть человека старым, а он неожиданно оказывается молодым.
Но теперь я понимал и то, почему Абрахам Охана мог хотеть смерти Рони Пеледа. Наверняка законопослушный сын Бар-Шабата не желал, чтобы о прошлом его семьи ходили разговоры, это могло помешать карьере, а может, удачной женитьбе, а может — чему-то еще, жизненно важному для этого человека. Рони, узнавший таки правду, мог — и наверняка сделал это — шантажировать Абрахама.
Ну и что? Охана мог бы убить Пеледа, но жизнь распорядилась иначе.
Если говорить о стрессах, способных довести человека до могилы, то эта четверка — по крайней мере, трое из них — вполне могла вызывать у бедняги Рони массу эмоций, не улучшающих состояние нервной системы. Но ведь он сам хотел такой жизни, мог бы и знать, что лишние стрессы здоровья не добавляют.
Ниссан наверняка не сегодня, так завтра узнает то же, что уже знал я. Он начнет выспрашивать, тянуть за ниточки, и, насколько я понимал, это не нужно было никому. Естественно, это не нужно было никому из этой четверки. Это не нужно было Шошане — о ней я думал в первую очередь. Ниссан, естественно, не отступится от Шошаны, будучи уверен, что жена либо знала о делах мужа, либо знала, где тот хранит информацию. А поскольку Шошана будет утверждать, что информацию она уничтожила, следователь, конечно же, сделает из этого свои выводы. А если еще учесть, что Шошана намерена подать на полицию свою нелепую жалобу…
Я еще раз прошелся по цепочке своих рассуждений и убедился в том, что поступаю правильно. Для начала нужно, чтобы эта четверка — потом я попробую заняться остальными — не поддавалась на расспросы и не наговорила лишнего. Меня не интересовали дела этих людей, но спокойствие Шошаны я должен был обеспечить.
Почему, собственно?
Сидя в кабинете с отключенными телефонами, в четырех стенах, которые, кажется, отражали и возвращали мне в голову все излученные мозгом мысли, я мог бы и признаться самому себе. Черт, я ведь всегда хотел эту женщину!
Она была женой моего приятеля, и я никогда не позволял себе ничего лишнего. К Пеледам я всегда приезжал вместе с Эммой. Я ни разу за многие годы не остался с Шошаной наедине — кроме, конечно, вчерашнего вечера, когда нам обоим было не до лирики. Но я всегда знал — по сравнению с моей пресной женой, которая даже в постели способна была на мысли и действия, полностью соответствующие стандарту, Шошана была женщиной, открытой всем страстям. Я думал, конечно, не о порочных страстях, но о страсти любви, страсти верности, страсти, как проявлении женственности. Все это у Шошаны было, и я всегда — не признаваясь в этом даже себе — жалел, что такая женщина досталась Рони Пеледу, которому достаточно было собственных страстей.
Теперь, когда Рони не стало, я мог… Мог ли? Не сейчас, конечно. Но в будущем… Если Шошана захочет…
Впервые я подумал об этом совершенно отчетливо. На миг мелькнула перед глазами неясная тень Эммы, но я мысленным движением отодвинул ее в сторону. Я хотел Шошану, и я хотел, чтобы у этой женщины не возникло неприятностей. А они у нее возникнут, если я не проведу сегодня ювелирную операцию.
Неожиданно я обнаружил, что в дверь стучат. Стучали уже давно, но я был настолько погружен в свои мысли, что не обращал внимания.
— Войдите! — крикнул я. Стучала, конечно, Катрин, которая хотела сообщить мне о том, что связалась, наконец, с одним из моих абонентов.
— Вы отключили все аппараты, — с укоризной в голосе сказала она, входя в кабинет. У женщин, долгое время работающих секретарями у одного человека, возникает какое-то подобие материнского отношения к нему — если, конечно, не возникает других отношений, более интимных. Катрин не упускала случая сделать мне замечание.
— Да, простите, — сказал я. — Мне нужно было подумать.
— На линии господин Охана, — сообщила Катрин.
— Он в фирме или уже дома?
— Дома, он только что вернулся из Хайфы.
Я поднял трубку. Катрин выскользнула из кабинета, плотно прикрыв дверь. Обязанности свои она знала четко.
— Чем я могу быть вам полезен, господин адвокат? — голос Оханы звучал не очень дружелюбно, но к этому я привык. «Какая разница между адвокатом и ведром дерьма?» Нормально.
— Я хочу закончить с делом Пеледа, — сообщил я. — Видите ли, я взялся его защищать, но Пелед скончался, и моя миссия, вообще говоря, завершена. Но есть два-три неясных вопроса или, точнее говоря, детали. К тому же, полиция… — я сделал паузу, надеясь, что упоминание о полиции скажет Охане больше, чем мои объяснения.
— А что полиция? — нервно спросил Охана. — Я уже давал показания. Все видели, как Пелед ударил Слезара ножом, я видел то же, что и все.
— Да, да, — сказал я. — Но полицию заинтересовали иные вопросы, о которых я и хотел поговорить с вами.
Охана молчал, обдумывая услышанное. Его наверняка не вдохновляло продолжение отношений со следователем Ниссаном.
— Какие же у вас вопросы, господин Лапид? — спросил он совсем уже другим тоном.
— Не хотелось бы обсуждать по телефону, вопрос щепетильный, — объяснил я. — Не могли бы мы сегодня встретиться? У меня много дел, но я готов выкроить полчаса…
Пусть не воображает, что я потрачу на него весь вечер.
— Вы хотите, чтобы я подъехал к вам? У меня тоже…
— Нет, нет, — сказал я. — Я могу приехать и сам, это ненадолго. Семь часов — это время вас устроит?
— Лучше в половине восьмого, — сказал Охана после небольшой паузы. — Но в половине девятого начинается футбол…
— Вы будете смотреть футбол, — пообещал я.
— Ну хорошо, — согласился Охана без энтузиазма.
Он даже не спросил, знаю ли я, где он живет.
* * *
Час спустя отыскались и двое остальных. Я договорился с Орманом на девять вечера в кафе «Опера», а встречу с Вейцманом пришлось перенести на завтра, поскольку сегодня он собирался заночевать