Она была спокойной, доброжелательной, с голубыми глазами и ловкими руками – наша единственная опора.
А над ней, в углу у окна, бдили гладиолусы.
Мне еще не было двадцати. Двоюродный брат матери с женой любезно пригласили меня провести с ними выходные загородом – в очаровательном деревенском домике с садом за высокими стенами. Мамин кузен, инженер по профессии, с любовью выращивал там овощи, энергично орудуя лопатой и мотыгой, а его жена занималась цветами и садом. Но для такого подростка, как я (мало склонного к физическим занятиям), самым важным, самым восхитительным была растущая перед домом, прямо за его порогом вишня. Я так про нее рассказываю – вы правильно догадались – потому, что в те памятные выходные дерево было усыпано ягодами: золотисто-розовыми, не слишком сладкими и не горькими, такими, которые хочется есть еще и еще, потому что они не кислят и имеют мягкий вкус, настолько легкий, что следующая ягода сама просится в рот.
Но я снова отклоняюсь от темы. Муж и жена, которые, как мне казалось – это подтверждало их приглашение – относились ко мне с особой теплотой, происходили из либеральных буржуазных кругов, были (или, по крайней мере, хотели быть) открытыми новым идеям и искусству. Когда мы с двоюродным дядей беседовали, он из своего сарая, я – у моего вишневого дерева, он вдруг прервал меня и неожиданно задал очень важный вопрос: «Это был мужчина или господин?»
Из этого потрясающего вопроса, который засел у меня в голове будто вонзившийся в ствол дерева топор, можно сделать самые разные заключения. Например, о том, что не стоит судить по внешнему виду, или о том, что каждый день преподносит нам новые сюрпризы (я никогда не задумывалась о таком представлении о жизни), или о том – и на этом варианте я и остановилась – что у всех нас разные ценности.
Ведь позже я поняла, что важнее всего, на самом-то деле, быть мужчиной или женщиной и ни в коем случае не господином или дамой (и не важно, как другие вас видят).
Ах, дискотеки! дискотеки тех лет, когда девчонки еще ждали, что мальчики пригласят их танцевать. Какие мучительные воспоминания! Никому не позволю утверждать, что подростковый возраст – лучшее время жизни.
Прежде всего, нужно было готовиться, наряжаться, прихорашиваться, надевать дурацкое, по моему мнению, платье, в котором я себя неловко чувствовала. Открытое декольте, узкая талия, туфли, макияж – ужас. Да, меня все это ужасало. Нужно было нравиться, нравиться любой ценой, подчиняться правилам. Кому нравиться, зачем, нравиться всем? За кого меня принимали, почему я позволяла так с собой поступать? Я бессознательно сопротивлялась: перед выходом у меня слегка поднималась температура.
До тех пор мальчики были моими друзьями, братьями, равными. И вдруг я оказалась отделена от них невидимой, непонятной, неразрушимой, непреодолимой преградой: океаном, стихийным бедствием, я бы даже сказала – цунами сексуальности! Мне бы так хотелось, чтобы все было как раньше. Настал конец взаимопониманию, любовной дружбе. Мои братья стали чужими, они издали измеряли меня взглядом, осуждали меня, оценивали, а мне было стыдно быть в этой роли.
Я любила танцевать. Теперь же приходилось ждать, чтобы один из этих молодых придурков меня заметил.
Если кто-то мне вдруг нравился, то это чувство практически никогда не было взаимно, и я весь вечер страдала от невозможности даже испытать свою удачу.
Это было тоскливое, мрачное, невыносимое время.
Позднее (удивительно, правда?) я решила выбрать саму себя. Женские хитрости? я избавилась от них, моему телу и лицу они были не нужны. Говорить, улыбаться – это я могла и сама. Наконец я могла быть собой. Если мужчины меня не замечали, тем хуже для них.
Осмелюсь ли я рассказать вам волнующую историю старого соседа напротив и, главное – получится ли у меня? Я уже потерпела неудачу при первой попытке и бросила это дело, я испытывала отвращение, была вне себя, разрываясь между ощущением того, что я до сих пор не переварила эту историю (это значит, что я недостаточно разобрала ее в анализе, поэтому не могла рассказывать о ней публично), и более общим чувством собственной неспособности, ничтожности, скажем прямо, в писательстве.
Итак, я решила, хотя ситуация существенно не изменилась, вновь бросить себе вызов, на этот раз рассчитывая на собственное упрямство, самолюбие (у меня должно получиться), а также задействуя все ресурсы моего таланта, даже самые ненадежные. Я подумала, что игра стоит свеч…
Все началось очень давно, в день, когда наша консьержка (также работавшая консьержкой в доме напротив) поделилась со мной секретом, когда отдавала почту. Тогда я была маленькой девочкой, и эта «славная женщина», как называла ее мама, рассказала мне, что Мсье N (я так и не смогла запомнить его фамилию) был ко мне неравнодушен (насколько я помню, она использовала другое выражение, однако смысл был именно такой), находил меня милой, правда очень милой, и что он приходил в восхищение, когда я в своей кровати лежала ногами к стене… Славная или извращенная? Это сосед из дома напротив попросил ее передать мне сообщение или она сама проявила инициативу? На самом деле, это ничего не меняло: в любом из двух случаев никто не заставлял Селестину пересказывать маленькой девочке слова зрелого мужчины о желании, которое она в нем вызывала.
Как бы то ни было, я была заворожена, и это продолжалось долго…
Как я уже отмечала в книге «Отец», в то время мы жили одни – сестра, брат и я – с нашей матерью. Отец был в другом месте, он отсутствовал, и мы редко его видели. В отношениях матери с мужчинами я никогда не замечала ничего кроме дружбы, уважения или простой любезности. Желания я у мамы никогда не наблюдала.
Информация, которую – сознательно или нет – мне передала консьержка, оказалась для меня решающей. Посреди сексуальной пустыни моего детства появился мужчина, который проявлял ко мне интерес, и я была его пленницей… С того дня, как Мадам С. (ее-то имя я прекрасно запомнила) открыла мне глаза, я стала регулярно наблюдать за соседом через окно. Делать это было тем проще, что его мастерская была расположена на уровне чуть ниже наших окон в доме напротив. К тому же, поскольку он был художником (он рисовал рекламные