— Совершить убийство — величайший грех в Нижнемирье. А я убил Короля Киту. Без его силы все остальные представители Дома Грёз погибли. Вместе с ним я обрёк наш мир на небытие.
Я лежу потрясённая, долго перевариваю всё увиденное и услышанное, а потом сажусь, поворачиваясь к нему. Руки Самира по-прежнему сложены на груди, пальцы переплетены, словно его собственный рассказ никак его не задел.
— Что ты имеешь в виду под небытием? — спрашиваю я.
— Мой мир умирает, дорогая Нина. Он сжимается и исчезает с каждым днём. Возможно, у нас осталось лет сто, прежде чем он исчезнет окончательно. Наш мир — жалкая тень того, чем он когда-то был. Дом Грёз мог призывать чудовищ из глубин своего разума. Благодаря им нам не приходилось питаться нашими звероподобными сородичами, словно каннибалам. Со смертью Киту исчезли кошмары и сны, которые делали наш мир меняющимся гобеленом из легендарных существ. Без них наш мир растворяется.
Я не знаю, что на это сказать. Это как мешок кирпичей, упавший мне на голову.
Самир наконец шевелится и встаёт, грациозно поднимаясь на ноги за несколько быстрых движений. Он протягивает мне руку без перчатки, предлагая помочь подняться.
— Пойдём. Позволь мне показать тебе.
Не зная, что ещё делать, я вкладываю свою ладонь в его. Он поднимает меня на ноги, и в следующее мгновение мы исчезаем. Я чуть не теряю равновесие, когда мы появляемся в другом месте, но он подхватывает меня, негромко смеясь.
— Ты привыкнешь к этому со временем.
— Сомневаюсь, — бормочу я, стонущим голосом, и выпрямляюсь, встав на ноги самостоятельно.
Подняв взгляд, я жалею об этом.
Как-то раз во время семейного отдыха я ныряла с аквалангом в открытом море недалеко от Сочи. Мы отплыли довольно далеко от берега, за пределы бухт. В какой-то момент я посмотрела вниз, туда, где песчаный склон дна резко обрывался, и увидела нечто, от чего похолодела внутри. За краем материковой отмести начиналась бездна — густая, непроглядная синева, в которой не было ничего. Ни рифов, ни водорослей, ни даже намёка на дно. Только пустота, уходящая в темноту. Меня накрыл инстинктивный, животный страх и приступ головокружения. Осознание, что эта бездна простирается на километры, а ты видишь в ней лишь первые метры этой огромной, пустой синевы, было оглушительным.
Тогда я думала, что именно так выглядит пустое пространство. Я ошибалась. Вот это — настоящая пустота.
Это бездна.
Мы стоим на городской улице. Она напоминает искажённую версию старой купеческой Москвы где-нибудь в Замоскворечье. Неровная булыжная мостовая вздымается волнами, а массивные двух-трехэтажные дома с псевдовикторианскими фасадами, тяжелыми карнизами и арочными окнами стоят безмолвно и пусто. Их когда-то богатые витрины и парадные заколочены. Холодный свет луны скользит по штукатурке и темному кирпичу, смешиваясь с теплым, янтарным свечением допотопных газовых фонарей на кованых столбах.
Это было бы красиво, если бы не было наполовину уничтожено. Будто город затягивает в яму. Часть здания отсутствует, растворившись в темноте, которая кажется на расстоянии вытянутой руки.
Ужасно смотреть в эту пустоту и видеть лишь тьму. Словно это иллюзия, и на самом деле она прямо рядом со мной. Я инстинктивно начинаю отступать от этой пустоты. Она настолько абсолютна, что я не могу понять, в метре она от меня или в сотне.
Рука Самира ложится мне на спину, не давая отступить слишком далеко, и я понимаю, что сейчас боюсь его меньше, чем этого небытия передо мной.
— Вот что породило моё высокомерие, — Самир указывает в темноту. — В своём эгоизме я обрёк нас всех.
Он разворачивает меня к себе лицом, его рука ложится мне на щёку, отводя мой взгляд от тьмы, что нависает, возможно, в десяти метрах от того места, где мы стоим. Так сложно определить расстояние. Его прикосновение мало помогает успокоить моё сердцебиение — оно просто меняет причину, по которой моё сердце бешено колотится.
— Все, кого ты здесь встретила, — души, которые когда-то были людьми. Но так было не всегда. Люди, похищенные сюда, составляли лишь малую часть гобелена этого мира.
Его слова тихи, но в них звучит глухая боль, пока он продолжает свой рассказ:
— Когда я убил Киту, все существа и чудовища, рождённые в этом месте, изначально принадлежавшие нашему миру, испарились в прах. Мы брали людей с Земли, чтобы добавить их сны и кошмары к нашим собственным. Теперь мы берём их, чтобы выжить. Наш мир застыл. Он истощён. Он умирает.
Он подтягивает меня на шаг ближе, и я слишком захвачена его словами, чтобы сопротивляться.
— Когда я осознал, что я наделал, я сдался. Я прекратил свою кровавую войну. И с того самого дня, моя дорогая, милая Нина, всё, что я делал, было попыткой исправить тот урон, что я причинил.
Рука Самира откидывает прядь моих волос назад, и его кожа тёплая на моей, когда она оседает на затылке. Он наклоняет голову вниз и прижимается металлическим лбом к моему.
Я застываю, не зная, что делать. Его близость кружит мне голову, и это, вместе с его историей, повергает меня в оцепенение.
— Остальные короли и королевы уползли в свои склепы, приняв судьбу этого мира. Они спят, чтобы встретить пустоту. У них нет желания помогать мне в моём деле. Владыка Каел остаётся бодрствующим лишь из злобы ко мне. Его ненависть — единственная причина, по которой он не присоединился к ним. Ему всё равно, что наш мир разрушается. Он думает, что я всё ещё преследую свою изначальную цель.
В том, как Самир держит меня, чувствуется нужда — в том, как он сжимает мой затылок, как его когтистая рука держится за моё бедро. Словно я — спасательный плот, а он — человек, потерянный в открытом море. В его голосе звучит глубоко уязвимая нота — мягкая, шепчущая и полная мучений.
— Вся моя работа. Всё это, Нина, вся боль и страдания, что я приношу другим — даже маленькой Агне — это ради того, чтобы вернуть их. Всё, чего я желаю в этом мире, — восстановить Дом Грёз. Вернуть новую жизнь в мой умирающий мир. Но я терплю неудачу на каждом шагу. Я ищу не способность наносить метки другим ради корыстной выгоды. Я ищу способ подарить кому-то утраченную силу кошмаров, которые питали наш мир. Превыше всего я — король. Я не могу