Поздно, когда лавка притихла, они с Йоханном вышли к реке. Звёзды отражались в воде так густо, будто их варили в чугунке. Снег, обещанный небом, ещё не пошёл, но воздух уже светился холодком, как стекло.
— Я думал, — начал Йоханн и на мгновение смутился своей серьёзности, — что счастье — это когда дорога зовёт.
— А оказалось? — Что счастье — когда дом зовёт и дорога соглашается.Грета молчала секунду — сначала почувствовать, потом говорить.
— Дом — это не камни. Это свидетели твоих привычек. Таз у двери. Фитиль. Мыло на верёвке. И… — она коснулась его рукава, — шаг рядом.Он хотел было пошутить — по привычке — и не стал. Просто положил ладонь ей на спину, чуть ниже плеч, там, где у каждого человека начинается самое хрупкое «я». Тишина была не пустая — доверяющая.
— Останешься? — спросила она.
— Да. Но иногда буду пропадать — у дорог такой характер, — честно ответил он. — Только… возле — не отменяется. — Тогда договорились, — сказала Грета. — Воскресный таз — твой. Ты у нас теперь дежурный по смеху.— Это опасная должность, — выдохнул он. — Но мне идёт.
Они поцеловались — коротко, как правильно подрезанный фитиль. Чтобы гореть дольше.
---Ночью город перевернулся на другой бок. Снег, словно получив разрешение, пошёл мелко-мелко, как манная крупа. Лавка дышала тёплым запахом лука и воска. На столе у окна лежали — рядом — книга «живых», чистовой лист «трёх правил», письмецо Эльзы с восковой серьгой, чернильница, песочница — и на самом краю браслет с гравировкой: «Der Duft bleibt.»
Грета села записать короткий отчёт дню — тот самый, что держит жизнь в форме:
«Воскресенье. Руки — у входа, смех — на площади, торф — у церкви.
Ган — уехал. Не враг — ошибка дозировки. Эльза — перо города. Матиас — интерес. Фаустер — ум. Фогель — мера. Йоханн — «возле». Я — Грета. Три правила — на двери. Зима — на пороге. Мы — готовы.»Она поставила точку и вдруг, уже гася свечу, осознала, что сыновним движением поправила у гусака-сторожа (деревянной игрушки на полке, которую когда-то подарила фрау Клаус) нарисованный глаз: чуть-чуть, чтобы смотрел добро.
И улыбнулась: в чужом веке она наконец-то владела мелочами. ---Утро пришло белым. Снег лёг ровным слоем на крыши, на перила, на таблички. Ханна первой вышла на крыльцо, вдохнула и крикнула на весь двор:
— ЗИ-И-МА! Гусыня согласно шикнула, фыркнула в таз и ушла проверять соседей.Грета, стоя у двери, подвязала новый листок — «Жгучая вода — три вдоха» — рядом с тремя правилами. Привычка — это ведь тоже объявление.
— Фрау, — позвал изнутри Фогель, — я свожу список вдов и сирот — кому первыми выдать лопаты правильной формы.
— Отлично. Добавьте внизу: «за советом — в лавку». Пусть знают, что дверь открыта. — И кто будет разносить? — Йоханн, — не оборачиваясь, сказала Грета. — У него шаг тёплый, письма не мёрзнут.— Слушаюсь, аптекарша, — отозвался он, и по голосу было слышно: человек счастлив, что его вызвали к жизни.
Снег падал ровно. Из печных труб поднимался ровный дым. На площади люди останавливались у листов и читали медленно, потому что им было вкусно понимать.
А над городом, будто ставя печать «одобрено», прозвенел колокол — не тревожно, а домашне.Грета посмотрела на табличку у двери, провела пальцем по своему имени — и впервые в жизни почувствовала: подпись совпала с человеком.
И этого — совершенно достаточно.
Глава 19.
Глава 19
Зима в Линдхайме выдалась крепкая — не злая, а осмысленная, как старуха, что знает меру в холоде.
Снег лежал ровно, печи дышали торфом, а воздух над городом был прозрачен до звона — так, что в нём звенели даже мысли.Грета просыпалась рано. Первым звуком был не колокол, не крик гуски, а треск льда в бочке у двери: вода бралась коркой, и она её разбивала черпаком. Потом — утро шло как по нотам: чай с мёдом, проверка аптекарских полок, короткий фитиль на свечах, листы с рецептами, развешанные в лавке. Всё — привычное, отточенное, мирное.
Сегодня она собиралась открыть малую аптекарскую школу — неофициально, для женщин. Ни печатей, ни объявлений: просто двери, за которыми пахло уксусом, травами и свежим хлебом.
Ханна принесла корзину свёртков, шепча заговор против холода:
— Вот, фрау, мука, соль, сушёные яблоки и… сплетня. — Что вкуснее? — Сплетня, конечно. В Бамберге говорят, что ваши листы теперь копируют в Нюрнберге! — Отлично. Пусть умываются. Чем больше чистых рук — тем меньше грязных слов.---
К полудню в лавке стало людно. Пришли вдовы, парочка подмастерьев, молодая служанка из пекарни — все с красными от мороза руками, с узелками и глазами, в которых стоял страх перед учёбой.
— Писать не будем, — сразу сказала Грета. — Только смотреть, слушать и делать. Рука запомнит, потом голова догонит.
Она поставила на стол миску с настоем шиповника, мешочек с ромашкой и кувшин с уксусом.
— Вот три вещи, что спасают от зимы. Остальное — терпение. Терпение — тоже лекарство.Ханна фыркнула:
— Но дорогое! — Зато действует без побочных эффектов, — ответила Грета.Они разливали настой, нюхали, пробовали, смеялись, когда у кого-то выходило кислее, чем нужно. А потом Грета достала из ящика маленькое зеркальце — старинное, в медной оправе.
— Смотрите, — сказала она, — это не для красоты. Это чтобы видеть, как вы становитесь смелыми. Когда женщина видит себя за работой, она перестаёт верить, что не может.Женщины замерли, глядя в зеркало: отражались щёки, пар, серьёзные глаза. И кто-то тихо сказал:
— А ведь мы правда можем.Грета улыбнулась.
— Вот и всё обучение. Теперь — чай и пирог. А завтра — мыло.---
Йоханн вошёл тихо, с мороза, снег на плечах, в руках — узелок.
— Что принес? — спросила она. — Новый сорт соли. Из Лотарингии. И новости. — Сплетни или письма? — И то, и другое.Он протянул ей лист, исписанный чёрными чернилами. Внизу стояла подпись: Эльза Рутер.
Фрау Браун! Ваши правила переписаны в Бамберге «официально». Фаустер сказал: «Пусть будет. Пусть