— Будет жить, — сказал Родион, и в голосе его была не надежда — уверенность. — Оставим их у печи. На ночь — здесь. Утром отпущу.
— У нас много места, — Марфа подтянула ещё тюфяк. — Дом всегда расширяется на одну душу.
— На две, — поправила Вера, глядя то на малыша, то на девушку. Та впервые улыбнулась — робко, но настоящно.
---После этого дом будто выдохнул и пошёл дальше. Солнечная полоса легла через порог, как золотая рейка. Мира вышла на двор — дыхание резало лёгкие холодом, но это было приятное «режущее», как острый нож по теплому хлебу. Лев стоял у валка, разглядывал тонкий ледок.
— Он обещает, — сказал он, не поворачивая головы.
— Что именно? — Мира встала рядом.
— Что будет скрип под сапогом. И тишина — другая. Зимняя. А ещё — что нам пора звать пчёл спать.
— Их мало, — тихо сказала Мира.
— Потому и позвать — важно, — ответил он. — Мы в долгу у тех, кто умеет быть маленьким и трудиться больше нас.
Она посмотрела на него — и увидела не «соперника», не «друга» — человека, который умеет говорить с тишиной. Тёплая благодарность поднялась в груди — тихая, как пар над чашкой.
— Спасибо, Лев, — сказала она.
— Это он, — Лев кивнул на валок. — Я только перевожу.
---К вечеру ветер сменился. С северной опушки потянуло острым, как игла, холодом. В коптильне запах стал гуще — Савелий доволен кивнул, прибавил сосновых щепок «для цвета». Пётр с Яковом, запирая задвижки, поддразнивали друг друга:
— Если поросёнок научится открывать дверь, назовём его Профессором.
— Если он научится — он будет старостой, — парировал Яков.
Смех поднялся, лёг и утих. Дом «сел» на вечер.
Внутри, у печи, Родион расстилал на столе чистое полотно — показывал Насте и Вере, как правильно накладывать повязку на руку, чтобы не пережимать вену и не оставлять «карман» для грязи. Мира сидела рядом и записывала в свой «журнал дома»: коротко, но так, чтобы через год понять всё по строчке.
— Не переусердствуй, — шепнул он, заметив её усердие. — Журналы должны помогать жить, а не заменять.
— Я держу руль, — улыбнулась Мира. — Помнишь?
— Помню, — ответил он. — Но иногда можно ехать накатом. Тут ровно.
Он взглянул на неё долго, не отворачиваясь. Взгляд не «прижимал» — грел. Она почувствовала, как медленный жар — не печной — поднимается к шее. И чтобы не выдать себя, сказала с ровной, почти хозяйской иронией:
— Запрещаю лекарю ставить пациентам диагноз «смущение хозяйки». Лечить нечем.
— Наоборот, — шепнул он. — Лекарство есть. Называется «быть рядом». По ложке — вечерком.
— Дозировку — в рецептурный, — парировала она, но в груди у неё уже смеялись колокольчики.
Поздний вечер принёс с собой то, ради чего люди и выдерживают зиму: тёплый свет, «большую кружку» тишины, и разговоры, которые можно вести долго, не оглядываясь на часы. Лада принесла из сундука узор — тонкий, как иней, тканый хмелёк; Настя подхватила другую нитку, и полосы легли рядом так ладно, что Марфа ахнула:
— Это что, у нас будет скатерть на праздник?
— Будет, — сказала Мира. — На первый «снег по-настоящему». Позовём соседей. И Полину — чтобы ругалась меньше.
— Полина ругается, когда любит, — заметил Родион.
— Я тоже, — сказала Мира и вдруг поняла, что не боится признавать это.
Снаружи в дверь тихо постучали. На пороге стоял Фёдор — бывший кузнец, теперь «наш Фёдор» — с мальчишкой. В руках — деревянная коробочка.
— Нашёл в старом амбаре, — сказал он. — Надо было кому-то отдать, у кого руки не дрожат. Тут «домашние железки»: крючки, пряжки, бляшки. И… — он замялся, — кольца дверные. Красивые. Мне в сарае будет смешно с такой красотой. А вам — к месту.
— Красота в сарае — это не смешно, — ответила Мира. — Это знак, что мы не будем жить как звери.
Фёдор впервые за все дни улыбнулся широко:
— Тогда пусть будет знак.
---Когда дом улёгся спать, Мира вышла на крыльцо. Небо потрескивало холодом — тонко, как льдинка в стакане. В темноте белели ленты — чуть-чуть — и казались зимними птицами. Она обняла плечи — не от холода, от переполненности. Шаги тихо прозвучали за спиной — он вышел, не спрашивая.
— У малыша жар спадёт к утру, — сказал Родион. — Девушка уснула. Она умеет доверять, если ей дать на что опереться.
— Как все мы, — ответила Мира.
Они стояли рядом, не прикасаясь. Тишина была не пустой — как тёплый хлебный мякиш. И вдруг пошёл настоящий снег: крупинки, редкие, робкие — первые. Они ложились на крышу, на перила, на их рукава, таяли и оставляли крошечные круги воды.
— Видишь, — шепнул он, — снег пришёл тихо, чтобы мы не испугались.
— А мы — уже не пугаемся, — сказала Мира.
Она повернула к нему лицо — близко, ближе, чем «должно». Он не шагнул, не схватил, не потянул — просто остался. И этого оказалось достаточно, чтобы у неё внутри расцвёл тот самый, обещанный ещё летом, тёплый свет.
— По ложке — вечерком, — напомнила она, чтобы спасти себя шуткой.
— Можно и по две, — ответил он, не отводя глаз.
Снег шёл. Дом дышал. В коптильне снизу потрескивала щепа. На печи тихо шевелился котёл — Марфа поставила «ночной». И Мире показалось, что она слышит, как колокол, не звеня, всё равно держит дом — глухим, басовым согласием: так и надо.
Глава 12.
Глава 12
Зима держит, дом держится
Колокол в это утро не звонил — мороз сам прозвучал так, что стены отозвались, будто по ним прошли ладонями. Воздух был хрустким, как свежий лёд на ведре: тронь — и расколется на тонкие прозрачные лепестки. Снег лёг ровным одеялом,