Рынок неба оказался тем же базаром, только парящим. Платформы — как лепестки, привязанные к одной чашечке, — плавали в мягком потоке. На них продавали всё: живые ткани для крыльев, ароматические верёвки, что меняют запах ветра; рыбу, которая, простите, пела; кружки, которые согревают содержимое от человеческого смеха. Покупатели перемещались на тонких «подвесах» — как если бы воздушные лианы держали их издалека.
— У нас есть деньги? — спросила Лида.
— Есть бюджет, — поправил её Арен, и Лида поняла, что иногда это одно и то же, но звучит спокойнее.
Кай выпросил у торговки банку пасты из жгучего корня — «для высотной ухи»; Ален купил горсть полупрозрачных перьев — не птицы, а воздуха — «их вплетают в кромку крыла, чтобы слушать лучше»; Триан молча взял набор крошечных якорей: на вид — серьги, по сути — спасение.
— А мне, — сказала Лида, — тонкую цепочку-аромат «пахнуть как дом». Если я опять сунусь туда, где пахнет мёдом и горечью, пусть мои руки помнят, где им нравится.
Продавщица — женщина с лицом, на котором улыбка не была должностью, — кивнула. Лида вдохнула цепочку и почувствовала: печёные яблоки, древесина после дождя, имбирь. Всё там. Всё — её.
---За рынком, выше, начинался пояс облачных садов. Там висели платформы с деревьями, чьи корни не уходили в землю, а плели сети в воздухе; там жили птицы, которые не махали крыльями — они думали о полёте, и воздух делал за них остальное. «Удача» шла меж садов, и листья шептали их имена — не словами, запахами. Лида узнала себя в корице и кофе, Кая — в жаре и сладком дымке, Алена — в прохладном зелёном после дождя, Триана — в камне и меле, Арен… пах структурой. Дело не в том, что запах «таблица», а в том, что даже у спокойствия есть аромат.
— Мы — спектакль, — сказала Лида и коснулась стекла носового купола. — И никто не репетировал.
— Репетиция была всем вчера, — возразил Ален мягко. — Просто ты не любишь слова «правила».
— Люблю, — ответила она. — Когда сама их пишу.
— Записываю, — сказал Арен.
— Не смей, — фыркнула Лида и замолкла, потому что воздух перед ними чуть-чуть «съехал».
Это было почти незаметно. Как если бы кто-то смазал пальцем линию на стекле. Панель Арена коротко пикнула, «Удача» напряжённо выгнула перепонки, а у Лиды на запястье золотая нить стала ощутимо теплее.
— Сторонний сигнал, — сказал Арен. — Низкая мощность. Похоже на приветствие.
Запах пришёл раньше смысла. Мёд. И апельсиновая кожура, горькая на самом дне. А потом — голос. Не по каналу. Внутри головы, аккуратно.
Лидка, ты невозможная.
У неё скрутило живот. Это была интонация. Не просто фраза, а именно эта манера, которой Аня в старой жизни бросала «ну что ты опять сделала» и тут же смеялась.
— Стоп, — сказала Лида так тихо, как могла. — Это не она.
— Я чувствую «мёд», — констатировал Кай. — Не дом.
— Внешний узор пытается подхватить ваш ключ, — сообщил Арен. — Очень вежливо. С имитацией вашего голоса-опоры. Это… изящно.
— И мерзко, — добавил Триан.
Перед ними, чуть выше и правее, «облачная лестница» сложилась в пролёт. В том месте не должно было быть пустоты. И всё же воздух, как ткань, натянутую на раму, кто-то проткнул аккуратной иглой. Свет превратился в тонкую арку, достаточно широкую, чтобы пройти на «Удаче».
Только ты. Только сейчас. Я жду, Лидка.
Лида откинулась в кресле и закрыла глаза на секунду. Голос был настолько правильным, что хотелось поверить. И именно поэтому — нельзя.
— «Удача», стой, — сказала она кораблю. — Проверь.
Корабль послушался. Вибрация в крыльях изменилась, стала частой, как щебетание. Ален коснулся кромки панели, прислушался к воздуху на вкус — так делают только те, кто умеет пить ветер. Кай убавил жар ровно на одну «долю», и корабль завис, как капля на паутинке. Арен перебрал фильтры, как музыкант перебирает струны, пытаясь поймать фальшивую.
— Это не портал, — сказал он наконец. — Это «сбор». Энергия уйдёт с вашего запястья на внешнюю пластину. Возврата нет. Канал мимикрирует под ваш «дом».
— Слив, — подтвердила Лида. — Тут я уже, кажется, учёная.
Она потёрла золотую нить большим пальцем — не чтобы боли, чтобы тело запомнило, где сейчас её «я». Достала плоский ключ с вписанным «Домом», вдохнула его запах — хлеб, печь, имбирь. Потом выбрала самый упрямый тон голоса и произнесла:
— Не сегодня, моя милая сахарная соседка.
Арка не обиделась. Она сменила тон. Мёд стал насыщеннее. Горечь — мягче. Фраза вернулась в голову с другой интонацией:
Я всё равно жду. Ночью. Над водой.
— Записал, — сказал Арен.
— Это я для памяти, — отмахнулась Лида, и только Кай заметил, как у неё дрогнул кончик брови.
— Уводим, — сказал Триан.
«Удача» мягко развернулась, облизнула крыльями поток и ушла выше. Ветер зашумел иначе — как сосновый лес. А потом они увидели её.
Станция. Не новенькая, не из «глянцевой». Каркас — как кости огромной рыбы; кольца — состыкованные, с прорезями, в которых ходили световые язычки, где-то изнутри сочились мягкие огни. На одной из балок висела табличка — выцветшая, как старый фонарь: «Маяк Памяти». И рядом — маленькая подвесная капсула, плюющаяся раз в минуту золотыми искрами в сторону ближайшего города.
— Швартовы, — сказал Триан. — На кромку третьего кольца.
— Я готовлю «приветственный» чай, — сообщил Кай. — На станциях память любит пряности.
— А я… — Лида замолчала, потому что станция пахла. Не мёдом. Пылью книг. Архивом. Тот самый запах, от которого у неё в музейной жизни начинало щекотать в носу и ругаться сердце: «осторожнее, ты можешь здесь остаться навсегда».
Они причалили. Клин «Удачи» вошёл в паз, как ключ в замок. Перепонки крыльев сложились, панель сказала «мм» — слегка обиженно, будто хотела ещё. Дверь выпустила лестницу, и Лида сказала себе: «не говори про кофе у люка» — и не сказала.
Внутри Маяк был тише, чем можно. Тишина не падала на плечи — сидела где-то рядом, как кошка в кресле, и мурлыкала, не мешая. Стены — стекло и старая смола. На них — карты ветров разных лет: линии, похожие на нервные рисунки, как если бы сама