— Классика проектной работы, — хмыкнула Лида. — Один пишет, трое «держат форму», начальник «задаёт тональность», а потом премию получают все, включая того, кто просто красиво стоял.
— Зато работает, — заметил Триан.
— Когда любят, — добавил Ален.
Следующий фрагмент ленты вонзился в грудь неожиданно. Голос гида стал ниже:
— В периоды великих войн и безрассудного потребления эфирной силы Источники угасали. Круги искали подпитку: древние артефакты, «песни вакуума», чужие звёзды. Иногда — чужих. Из иных времён. Иных миров.
На сцене вспыхнули выделенные строки — как скриншот из протокола. «Протокол Нужды. Запрос: живой якорь. Тональность: земля-кофе-железо. Форма запроса: шёпот через артефакт перехода».
Лида почувствовала, как золотая нить у неё под кожей ответила тёплым толчком — так бьётся в ладонь тигрёнок, которого на секунду погладили.
Арен, не мигая, записал последовательность запахов и знаков. Его голос был ровным:
— Совпадение с вашей сигнатурой — восемьдесят девять процентов.
— Прекрасно, — сказала Лида, странно спокойно. — Я — шёпот. Кто-то прошептал, и я пришла. Не случайность. Выбор. И не мой.
— Ты — не инструмент, — тихо сказал Ален, как будто боялся, что слово «инструмент» обидит стены. — Даже если тебя позвали как ключ — ты уже стала дверью. И домом.
— И кухней, — вставил Кай. — И кораблём. И… шоколадом.
— Размечтались, — фыркнула она, но тепло в животе уже не спрятать.
---Зал «Стенограмма Иных» был сделан как тёмный сад: низкие светильники, дорожки, голоса, что шли откуда-то слева и справа. Вот разговаривали «Скульпторы» — те, чьи головы-спирали Лида видела в огне. Их язык был похож на музыку: короткие ноты, между ними — запах холодного камня и мокрого железа.
— У них речь — как архитектура, — сказал Арен, поражённо. — Смысл строится из опор.
— Похоже на меня, — признался Триан.
— И на меня, — добавил Кай. — Только у меня опоры съедобные.
Дальше слышались «Певцы вакуума» — шёпот на грани слышимости. Их карты мира были нотными станами, а маршруты — ритмами. «Шли, пока не запели». Лида закрыла глаза и поймала себя на том, что кивает в такт. Её золотая нить отзывалась едва-едва, как согласное «угу» другу.
Последняя дорожка вела к «Чёрным гончарам» — те, кто «пекли» корабли. Их словарь был короткий: «жечь», «мять», «держать». Лида улыбнулась: «Мои люди. Только без Excel».
— Всё равно скучаю по твоему Excel, — шепнул Кай.
— Ты псих, — шепнула она в ответ. — Но мой.
---Перекус устроили прямо в музейном кафе — странном месте, где столы делали вид, что они овальные камни, а чай заваривали «умные» кувшины, которые вспоминали, как тебе нравилось «в прошлый раз». Лида взяла «Книга-с-джемом»: ты читаешь страницу, и джем на хлебе меняет вкус под текст. На слове «метеорит» он стал горьким, на слове «сад» — яблочным, на слове «дом» — коричным.
— Это мошенничество, — сказала Лида, глотая тепло. — Я теперь люблю книжки официально.
— Раньше ты их любила неофициально? — уточнил Арен.
— Раньше я всё любила подпольно, — призналась она. — Даже себя.
Мужчины переглянулись — без пафоса, без «вот мы сейчас скажем речь». Тихую сцену «как жить дальше» разложили у себя в чашках.
— Мы обсудили график полётов, — начал Триан, аккуратно выбирая слова, как камни у воды. — И график неполётов. Дом — тоже часть маршрута.
— Ритуалы — по мере твоего желания, — продолжил Кай. — Не по жадности мира. Если мир торопит — пусть сначала сам приготовит ужин.
— Я добавлю «сети» к нашим маршрутам, — сказал Арен. — Если где-то будет «мёд + горечь», мы увидим это за три слоя.
Ален молчал. Он просто взял руку Лиды — ладонь к ладони — и положил на стол. Не «владею», не «держу», а «вот, это — мы». И это было самым интимным.
— И как мы будем это называть? — спросила Лида, разглядывая их лица. — «Круг». «Семья». «Шайка лихих романтиков»?
— «Дом», — сказал Ален.
— «Дом», — согласились остальные.
Она кивнула и, удивляясь самой себе, не съязвила.
---Аукцион антиквариата во второй половине дня оказался шоу, достойным отдельной главы. Под куполом «Антиквариума» люди в богатых плащах и скромных куртках сражались за прошлое, как за лекарство. Продавали всё: пластиковые карты, «муляж» кофейного стакана с логотипом «We are open!», пленочные фотоаппараты. Когда вынесли чёрную футболку с выцветшей надписью «I Moscow», Лида не выдержала и пихнула Кая локтем:
— Если кто-то даст больше тысячи, я расплачусь.
— Две тысячи, — прозвучало из сектора богатых.
Лида сглотнула. Ален на секунду прикрыл её плечи курткой, как пледом.
— Три, — сказал кто-то из дальнего ряда.
Лида подняла палец. Все мужчины одновременно повернули к ней головы.
— Сколько у нас в бюджете «на глупости»? — спокойно спросила она у Арена.
— Двести сорок эфиров, — ответил он без намёка на осуждение. — Но я могу перераспределить «на эксперименты».
— Это и есть эксперимент, — сказала Лида. — Четыреста.
Зал обернулся. Ведущий улыбнулся: «От прекрасной гостьи — четыре сотни!»
— Пятьсот, — подал голос юноша в ярком плаще.
— Шестьсот, — сказала Лида. — И это мой потолок. И моя футболка.
Юноша колебался. Потом пожал плечами. Ведущий крылом жеста отдал лот.
Футболка оказалась тяжёлой — впитавшей чужие лета. На ярлыке ещё держались нитки. Лида прижала ткань к щеке, и мир пахнул пылью метро, каникулами, жареной кукурузой, дождём в августе.
— Всё, — сказала она, — я официально музейный экспонат. Меня можно ставить под стекло с подписью «Носила счастье».
— Мы поставим тебя под одеяло, — поправил Ален. — И снимем подпись. Не делись.
— Кто тебе сказал, что я делюсь? — Лида улыбнулась. — Я коплю.
---У выхода их снова поймал гид — не навязчивый, а как вежливый знакомый, который знает, что ты уходишь, но ещё хочет подарить конфету.
— Вы просили доступ к закрытому срезу «Протокола Нужды», — сообщил он, голос слегка дрогнул — будто в этой просьбе был удар по старой памяти. — Доступ разрешён на одну минуту. Только для носителя ключа.
Лида посмотрела на мужчин. Они ничего не сказали, только стали ближе — как стены дома.
Зал был маленький