Ощупываю «одеяло»: тулуп. Добротный. Кто-то меня укрыл. Да и сопит рядом на сеновале кто-то. Или это лошади сопят? Вряд ли. Явно человек.
Поднимаю корпус. Осматриваюсь.
– Пан'е, для чьего нье спишь? Може чьего потребуешь?
Девичий, почти детский шепот вернул меня в мир.
Тушка выражает готовность «потребовать». Интересуюсь:
– Як твое имя, паночка?
– Пан кашуб? – говорит ночь справа удивленно.
– По бабушке, – почти не вру я, – так кто ты, эхо?
Легкий смешок.
– Грася, отрочеца Войта.
ОТРОЧЕЦА! Дочка значит. Какое хорошее слово. Запомнить надо.
– Как ты тут оказалась?
Легкая заминка. Переводит вопрос.
– Вьец отец нас деци на сено послал до лежка, а тут вы…
Значит, мы не одни. Ну, может, и хорошо, хоть и жаль.
– А шкурой меня кто прикрыл? Ты?
– Не. Отче! – уже с зевком ответила отроковица.
Ну, спи-спи, дитя. Меня тоже клонит спать. В погоне натерпелся…
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ. 3 (14) января 1742 года
Власть всесильна, но она никому не дает о своей бренности забыть. Особенно властителю.
Ушаков склонился в почтительном поклоне.
Императрица была раздражена.
– Это точные сведения?
Глава Тайной канцелярии позволил себе неопределенность:
– В этой жизни можно быть уверенным только во власти вашего величества.
Лисавета прикрыла глаза.
Вот что он сейчас хотел сказать? Намекнул, что власть ее слаба? Или это скрытая ирония?
Опять заговор. В этот раз против нее самой. Господь искушает ее на верность данного Ему обещания. Трон позволяет быть милостивой, но, когда вокруг волки, то не спасают увещевания.
РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ. КОРОНА ПОЛЬСКАЯ. ВОЕВОДСТВО ПОМОРСКОЕ. БЯЛЫ БУР. КОНЮШНЯ ВОЙТА. 14 января 1742 года
Первый луч солнца, пробравшись через какую-то щель, снова меня разбудил. Я посмотрел по сторонам. Ни юной девушки, ни ее братишек или сестричек (или кто там был послан спать на сеновал) не было. В селе с утра много дел.
Подошел к лошадям. Сказал спасибо ночным спасительницам. Надо будет хорошо накормить и морковь дать, если у местных найдется. Вчерашнее пиво и страхи просились на волю. Ну, в деревне и в мое время с этим было проще. После и снегом лицо растер. Сразу стало бодрее.
Красота. Мороз и солнце. День – чудесный!
Под голубыми небесами,
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит…
Жив. ЖИВ!
Благодать-то какая! Свежесть, ширь… Душа радуется.
Пушкин вот еще не родился, но дело его живет! Так и хочется начертать на снегу: «ПУШКИН ЖИВ!» Жил и будет жить! Я уж постараюсь.
Шутка. Почти.
Ах, как пахнет Родиной! Польский Бялы-Бур еще не она. Но изменилось что-то в воздухе. Россия уже недалеко. Пусть между нами сотни верст снегов. Но Я – ЖИВ! И теперь ничто не сможет меня остановить!
Глава 8
Возвращение блудного деда
РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ. КОРОНА ПОЛЬСКАЯ. ВОЕВОДСТВО ПОДЛЯШСКОЕ. БЕЛЬСКИЙ ПОВЯТ. МЕСТЕЧКО БЕЛОСТОК. 22 января 1742 года
Дорога через Польшу была довольно пресной. Ни тебе погонь, ни дуэлей, ни глупой пьяной бравады Брюммера, даже волки позорные (шутка!) нам как-то больше не попадались.
Мы не особо прятались, хотя и не выпячивались лишний раз.
Нет, я не то чтобы жалуюсь, все вошло в русло обычного для этого времени вояжа, со всеми его мелкими перипетиями и текущими неприятностями, но после бурных дней в Пруссии мое ухо виртуально дергалось на каждый лишний чих или звук. Ну, как у того кота, когда он спит, но уши все равно шевелятся, оценивая обстановку и возможные угрозы. Или вкусности.
Восемь дней мы летели по Польше. Вислу мы переехали в Хелмно. Там стояли день – сильно мело. Я даже в тамошнюю Кульмскую иезуитскую коллегию успел сходить. Николай Андреевич перестал бояться того, что нас догонят, и меня с Крамером милостиво отпустил гулять. Что сказать – дыра дырой. У нас в советском ПТУ лучше учили. Потом крупных городов по пути не было. Снега, леса, деревеньки под соломенной крышей. Костелы, чаще деревянные, да панские усадьбы чуть побогаче.
В Цехануве встретили полнолуние и целый городок евреев, с десятком аптекарей и врачей. Пополнил сильно опустевшие после лечения Брюммера свои запасы. Как он там? Умер? Или жив и Фике развлекает… Лучше бы уж тогда почил. Ну и бог с ним.
В Ломже иезуитскую школу даже смотреть не стал. Устал сильно, да и нечего время тратить. Они в эти времена все одинаковы. С утра въехали в Белосток. Уже за речкой простирается Литва, хотя, по сути, та же Польша. Речь Посполитая.
На полноценный город, по-здешнему – место, Белосток пока не тянет. Внешне – большая деревня, но уже не село, а местечко, живущее по магдебургскому праву. Католическая базилика, церковь православная, синагога. Нам, лютеранам, идти тут некуда.
Дворец Браницких уже стоит. Ворот правда знаменитых нет, да и половины парка. И зданий. Наверно, как Фридрих в Потсдаме «Прусский Версаль», так и очередной князь Браницкий здесь свой «Подляшский Версаль» еще не достроили. Ну, бог весть. Все одно на окружающем фоне красиво.
Возок, чиненный в Хелмно, снова разладился. Берхгольц нехотя оплачивает ремонты из своей части «Кильской кассы». Я со своей «доли» попутчиков кормлю. Вроде до Риги нам точно денег хватит, пусть и очень-очень скромно. А у фон Корфа на лошадок точно еще есть.
Гуляем по городку с Бастианом. У каждого по шпаге. У егеря моего заряженный пистоль под пальто стволом вверх. А со мной уже верный бебут. Он, конечно, просто тесак армейский или, по-уставному, полусабля, но название уже прижилось в нашей экспедиции. Меня тоже за глаза попутчики «наш Бебут голштинский» зовут, или просто «Бебут». «Партийный псевдоним», так сказать. Ну не ухорезом, и на том спасибо. Отрубленное мной волчье ухо у меня через шею на веревочке скрыто висит. Талисман мой, на пару с бебутом.
Проходим у церкви. Какой-то местный скрипач играет что-то жалостливо. Его узкая дорожная скрипочка-пошетта ладно звучит. Но особого прибытка в его шляпе от того нет.
Достаю мариенгрош. Кидаю в шляпу. Скрипач, не переставая играть, поклоном благодарит.
– Любезный, – обращаюсь на немецком, потому как вижу по всем чертам, что играющий – еврей, а идиш тот же немецкий и есть.
– Слушаю пана, – остановив игру, местечковый талант заинтересованно обращается ко мне.
– Мы с моим наставником тоже играем на скрипке и уже соскучились по ней в дороге, – начинаю я, – не позволили бы вы нам поиграть.
– Всегда рад встретить маэстро, но простите великодушно, служба скоро закончится, а мне семью кормить, – со всем видимым радушием отвечает скрипач, опасаясь видно больше