Не передать, как ужасно я себя чувствовал, страдая от черного беспомощного томления; отчасти унижением любителя подслушивать, целиком — унижением неудачника.
Тут вдали показался Гарнард, неощутимо двигаясь по длинному зеленому коридору — фигура зловещая, напоминающая безмолвием своего приближения неподвижный полет хищника. Он нагнал их в поле моего зрения и пошел с ними без предварительного приветствия, что выдавало большую близость. Я постоял несколько секунд — несколько минут — и затем поспешил за ними. Я собирался что-то сделать. Наконец я нашел де Мерша и Гарнарда стоящими лицом к лицу в одном из дверных проемов: Гарнард — маленький, мрачный, бесстрастный столб; де Мерш — громоздкий, нависающий, багровый. Он широко расставил ноги и громко говорил, размахивая руками. Я подошел со стороны и остановился рядом, требуя внимания к себе.
— Я хочу, — начал я, — я был бы чрезвычайно рад, если бы вы уделили минуту, мсье.
Я понимал, что мой голос дрожит, даже охрип от волнения. Я еще не знал, что предприму, но верил в свои силы самоконтроля — знал, что справлюсь с ситуацией. Возникла пауза, удивленное молчание. Гарнард развернулся и пронзил меня критическим взглядом из-под своего монокля. Я отвел де Мерша в сторону, в одиночество пальмовых ветвей, и заговорил раньше, чем он успел задать вопрос.
— Поймите, я бы не стал вмешиваться без достойного повода, — говорил я, когда он перебил меня хриплым, шутливым голосом:
— О, мы это понимаем, мой добрый Грейнджер, и…
— Дело в моей сестре, — сказал я. — Вы… вы зашли слишком далеко. Я прошу вас как джентльмена прекратить преследовать ее.
— Какого дьявола! — воскликнул он, и затем: — А если нет?..
В его голосе, поведении читалось, что он несколько… ну, gris [51].
— Если нет, — сказал я, — я запрещу ей видеться с вами, и я…
— Ого-го! — перебил он с интонацией зрителя фарса. — Вот в чем дело: мы такой замечательный брат! — Он помолчал, потом добавил: — Ну так идите к черту со своими запретами. — Он все еще говорил добродушно.
— Я серьезен, — сказал я, — совершенно серьезен. Это зашло слишком далеко, и ради себя самого вам лучше…
Он ответил «Ах-ах!» в тоне своего же «Ого-го!».
— Она вам не друг, — старался достучаться я. — Она играет вами ради своих целей; вы…
Он чуть пошатнулся:
— Браво… брависсимо. Раз нельзя запретить, мы его запугаем. Продолжайте, старина… — И прибавил: — Ну же, продолжайте…
Я оглядел этого плечистого детину сверху донизу. Вдруг захотелось, чтобы он меня ударил, дал повод — что угодно, чтобы закончить сцену скандалом, с дракой и яростными обвинениями.
— Так вы наотрез отказываетесь меня слушать? — спросил я.
— О, совершенно.
— Вы знаете, что я тоже кое на что способен: я могу вас разоблачить.
До этого я и сам плохо представлял, что могу, что множество очерняющих деталей и массу моей ненависти возможно сплавить в единое губительное целое. Он пронзительно, истерически рассмеялся. Над нами бледно разливался рассвет, траурно просачиваясь через стекло оранжереи. Мимо начали проходить, закутываясь, люди, разъезжавшиеся по домам.
— Можете пойти… — начал было де Мерш.
Но тут он изменился в лице. Из двери вышла мисс Грейнджер, закутанная, как и весь мир.
— Мы тут вели очаровательную… — заговорил он. Она ласково коснулась моей руки.
— Идем, Артур, — сказала она и потом обратилась к нему: — Ты слышал новости?
Он уставился на нее мутным взглядом.
— Барон Хальдершродт наложил на себя руки, — сказала она. — Идем, Артур.
Мы медленно двинулись с места, но де Мерш увязался за нами.
— Ты… ты же пошутила? — спросил, схватив ее за руку так, что развернул лицом к себе.
В его глазах стояла безумная мольба, словно он надеялся, что, забрав свои слова обратно, она спасет его от необратимой катастрофы. Он весь без остатка превратился в панический, умоляющий взгляд.
— Мне рассказал мсье де Сабран, — ответила она, — он только что вернулся с constatation [52]. К тому же сам слышишь…
От группки, проходившей мимо нас, донеслись обрывки фраз. Дряхлый старик с носом, чуть ли не касавшимся его пухлых губ, говорил другому такому же:
— Застрелился… в левый висок… Mon Dieu! [53]
Де Мерш медленно двинулся от нас по длинному зеленому коридору. Он шел неестественно, словно подражая строевому шагу поры своей службы в прусской гвардии. Моя спутница смотрела ему вслед так, словно оценивала степень его отчаяния.
— Так и напрашивается сказать Habet [54], да? — спросила она меня.
Я думал, больше мы его не увидим, но, пока мы ждали в предрассветном мраке, когда откроются ворота внутреннего двора, на длинной улице свирепо загрохотали копыта и с нашим экипажем поравнялся чужой. Спустя миг к нам в окно стучался де Мерш.
— Ты… Ты… — заикался он, — поговоришь… с мистером Гарнардом. Это наш единственный шанс… сейчас. — Его голос врывался к нам, смешиваясь с холодным утренним воздухом. Я содрогнулся. — У тебя столько влияния… на него и…
— О, я… — начала она.
— Проект должны одобрить, — сказал он, — иначе…
Он замолчал. Большие ворота перед нами бесшумно открылись, мы увидели внутренний двор. Светлело. Она не отвечала.
— Говорю же, — не унимался он, — если британское правительство откажется от моей железной дороги, от всех наших планов…
— О, правительство не откажется, — сказала она, сделав ударение на глаголе.
Он отступил от колес, и мы свернули во двор, оставив его стоять на улице.
* * *
В большом зале, обычно отведенном для политических заговорщиков, стоял накрытый стол, освещенный парой свечей в высоких серебряных подсвечниках. Я ощущал бешеный голод и свирепое возбуждение, от которого мысль о сне казалась чем-то из призрачного прошлого. Сам того не замечая, я что-то жевал, меряя шагами зал. Она стояла в слабом свете рядом со столом. Высокие окна отливали бледно-голубым. Было очень холодно и ужасно поздно; те бесконечные рассветные часы, когда замедляется пульс, когда реже тикают часы, когда пропадает само время.
— Понимаешь? — спросила она вдруг.
— О, я понимаю, — ответил я. — И… и что теперь?
— Теперь мы почти закончили друг с другом.
Я вдруг почувствовал, будто падаю. Я никогда не видел это так, отказывался взглянуть фактам в