И ещё, я вполне осознавала, что такие красотки не выпускают свою жар-птицу из рук. Они борются за нее до последнего вздоха, до последнего целого ногтя.
К тому же, стоило признать — есть такие жар-птицы, которые действительно стоят борьбы.
Я вздохнула. Пауза вышла за все рамки приличного.
— Здравствуйте, — поздоровалась, и прошла к двери, звеня ключами.
Незнакомка поднялась — изящно, как могут только особенно грациозные девочки, и прошла за мной в дом, вертя головой и морща хорошенький носик.
Я бросила пакет с покупками на разделочный стол, обернулась и встретилась с хищным взглядом голубых глаз. Без очков она оказалась младше, чем я предполагала: навскидку — не больше тридцати.
— Невероятно, — пропела незнакомка, блеснув белоснежными зубами, — убогая девица в убогой лачуге. Я думала, придется прорываться с боем, а тут…
— Вы кто? — перебила я.
Миндальничать и строить из себя воспитанную леди, было откровенно лень.
— Я? А ты еще не догадалась, потаскушка? — девица огляделась, скривилась брезгливо и снова мне в лицо посмотрела.
Надо думать, в атаку пошла.
Гадать было нечего, я прекрасно знала кто она такая, только не совсем понимала, чем вызван этот визит.
— Вы зачем приехали, и как вообще меня нашли? — поинтересовалась, подходя к раковине и подставляя руки под холодную воду.
— А что тебя искать, если твой адрес в Данином ежедневнике красным маркером отмечен, — повысила тон мачеха.
Ей-богу мне пора было рассмеяться. Знакомство получилось занимательным.
— Так, а ехали-то зачем? — настояла на своем, вытирая руки полотенцем.
— В глаза посмотреть хотела, проститутка ты малолетняя, — продолжила яриться новая Данилова жена, — я, его законная супруга, ехала за тысячу километров, чтобы патлы твои повыдрать и морду расцарапать, — выдохнула, набрала в грудь воздуха, а я рассмеялась ей в лицо.
Это было бы интересно. Правда. Я — выросшая на улице, колотящая соседских пацанов, и девочка-припевочка в костюмчике от Армани, катаемся по давно не метеным сеням. Цирк.
— Вы, поосторожней-то, — ответила, отсмеявшись и прищурившись, — желания, они имеют свойство сбываться.
Мачеха надменно фыркнула и задрала нос.
— Как часто он приезжает? — повелительно наклонив голову, спросила через минуту.
Видимо, отступать не собиралась.
— Раз в год, — совершенно честно ответила я.
По статистике — если считать от моего первого побега из дому, получалось как-то так.
— Что? — округлила яркие глаза девица, — да у него твоих фотографий по сто штук на сезон, причем все в разных ракурсах и позах, — снова раскричалась дамочка.
Я же в недоумении выгнула брови.
— На, смотри, — кинула на столешницу плотный коричневый конверт, из которого выскользнули фотографии, и скрестила руки на груди.
На снимках действительно была я. Не в подростковом возрасте, как думалось ранее, а запечатленная буквально на днях.
На одной из карточек я ела персик, сидя на крылечке. Ветер взметнул волосы, пришлось наклонить голову к плечу и убрать подальше фрукт. Черно-белый снимок был сделан издали и немного сверху, но увеличен в несколько раз, отчего были видны волосинки, запутавшиеся в ресницах от ветра. Я щурилась довольно от сладкой мякоти на языке, улыбалась, и как раз облизывала большой палец — стирая сок, когда щелкнул затвор. Фотография получилась откровенной в своей безыскусной простоте.
На второй, тоже черно-белой, одевалась, стоя у зеркала. Оголив спину, волосы были перекинуты на одну сторону — у левой лопатки виднелась аккуратная родинка. Из одежды на мне были только кружевные черные трусики. В отражении во всей красоте предстала грудь, лицо, со спокойным, еще сонным выражением: глаза были опущены на черный бюстгальтер, что как раз вертела в руках, и фотографу не удалось словить их выражения. Впрочем, это было бы лишним — снимок, сделанный из окна, и без того вышел до невозможного эротичным. Будто я позировала нарочно.
Остальные фотографии пролистала быстро. Они были цветные, и на каждой запечатлелась разная я: ела, спала, шагала по дороге с дурацкой почтальонской сумкой через плечо, разговаривала с людьми, ехала в трамвае, каталась на велосипеде.
Вот я закапываю глаза бездомному коту, а он вырывается, отворачивает морду и норовит цапнуть за руку задними лапами. У меня на лице решимость, сумка валяется на земле, из нее выглядывают газеты и даже число видно — двадцать третье мая. Впрочем, тот день я помнила и так: у недавно родившегося котенка загноились глаза и я, купив специальные капли, упорно пыталась эти глаза закапать. Гонялась за ним по всей околице…
На следующем снимке снова я: смеюсь, запрокинув голову, и держусь за плечо внука бабы Кати — одной из пенсионерок, кому приношу деньги. Рослый, чернявый паренек как раз приглашал на свидание, а я веселилась и не понимала, отчего он обижается. Наверное, просто отвыкла от подобных приглашений.
М-да. Отодвинула снимки в сторону, подняла растерянный взгляд на жену Даниила и спросила:
— Откуда это? Где вы их взяли?
— Из верхнего ящика его стола, — подбоченившись, ответила женщина, — ну так что, малявка, будем разбираться? И вообще — объясниться не хочешь?
Ее вид кричал о том, что она не собирается и шагу ступить в мою сторону, словно я была больной и заразной, не то что «разбираться». Но, задор подначивать и шутить — пропал.
Нашарила стул и села — не могла отойти от увиденного. Чертов Даниил, совсем спятил.
— Вас как зовут? — спросила я.
Если судить по фотографиям, да и по поведению, она ничего не знает, только подозревает. И приехала сюда только от обиды: как это, муж предпочел ей — красавице, какую-то непонятную замарашку.
— Оля, — дернула головой мачеха.
— Прекрасно, — кивнула я, — Оля, видите ли, отчим старается не выпускать меня из виду, вот и присматривает. Звонит иногда, (да, звонил, пока я не вынула батарею из телефона) но мы не виделись чуть меньше года, поэтому все ваши подозрения, они…
— Что? — перебила Ольга, поднося руку ко лбу, — кто? Отчим?
— Да, Даниил — он мой отчим, — кивнула я.
Неужели не знала? Ну не дура ли. Хотя, быть может, он убрал из зала наш семейный портрет. Чтобы лишний раз глаза не мозолил.
— Охренеть, — сказала мачеха и присела на корточки, хотя недалеко стоял стул, заваленный старыми газетами, — он убьет меня, — прошептала враз побелевшими губами и резко встала, — прости, прости, мне пора.
Ольга развернулась на каблуках и, схватив сумку, принялась сгребать фотографии. Ее поведение заставляло усомниться в умственных