Поступь молодого бога
Глава 1
Год 11 от основания храма. Месяц десятый, Гефестион, богу-кузнецу посвященный. Октябрь 1164 года до новой эры. Олинф. Фракия.
Резкий порыв ветра поднял и закрутил воронкой жухлую осеннюю листву. Он погнал куда-то вдаль зеленую волну сосен, а потом зашелестел пустеющими ветвями дубов, шепча что-то непонятное. Царевич Ил знал, что в далекой Додоне жрецы могут различить в этом шелесте голос богов, и вслушивался изо всех сил. Но пока боги не открыли ему это знание. Он не слышал их голосов, как ни старался.
Ветры холодают день ото дня. Это Ил знал хорошо, ведь на этом пригорке он сидит каждое утро, наблюдая, как кони щиплют траву. Он запахнул поплотнее овечью безрукавку, но помогло это мало. Руки и ноги все равно голые. Они покрылись россыпью зябких мурашек, которые бегали по телу, словно пытаясь спрятаться от ледяных укусов ветра. Царевич растер пальцы ног, которые начали неметь, а потом встал и попрыгал, чтобы согреться. Скоро солнышко разгонит утреннюю стылость, и он насладится последним его теплом.
Шесть лет уже прошло, как отец сослал его в эту дыру, и он давно привык к своей жизни. Да, именно здесь его настоящая жизнь, в этом мерзком месте, обиталище диких и грубых людей. Они пасут баранов и коней, воюют и пьянствуют. Здесь это почему-то считается единственно достойной жизнью для настоящего мужа. Он так и не нашел друзей среди них. Он ненавидит и презирает их, а они сторонятся его, словно бешеной собаки. Поначалу мальчишки били его, но потом перестали. Сразу же, как только он зарезал одного из своих обидчиков. Дед в тот день ничего не сказал, только долго сидел, обхватив седую голову, и пил кубок за кубком. Как будто жалел того, кто умер.
А вот Ил ни о чем не жалел. Он наказал того, кто поднял на него руку. Разве он не имеет права на это? Имеет. Так в чем беда? В вире, которую нужно выплатить родне этого негодяя? Она ничтожна для царя. Пусть заплатят этим голодранцам, и делу конец. Он так и сказал деду, который смотрел на него с неприкрытой тоской во взоре. Могучий, несмотря на годы, Анхис в тот день напоминал побитую собаку. И царевич никак не мог понять, почему.
Время здесь тянется до того медленно, что кажется бесконечным. Ил ждет, когда покраснеет клен. Ведь только тогда он покинет это проклятое место. Его забирают, когда море еще спокойно, но вот-вот закроет свои воды дождями и бурями. Тогда в Олинф приходит быстроходная бирема, которой командует сам наварх Кноссо. И все меняется, лишь стоит ему вступить на борт корабля. Тогда он опять становится сам собой, сыном живого бога и наследником огромного царства. Он снова видит согбенные спины и покорно опущенные глаза. Его повезут домой, и он пробудет там до тех пор, пока первые листья на ветвях не станут размером с вороний след. Тогда его опять вернут сюда, в место, которое он ненавидит всей душой. Зима, которую он проводит в Энгоми, пролетает в одно мгновение. Она кажется ему дивным сном. Там ведь мама…
— Царевич! Царевич!
Запыхавшийся мальчишка, бьющий тощей задницей по конской спине, остановился прямо перед ним, резко потянув за узду.
— Зовут тебя! Сам царь Анхис зовет. Говорит, корабль за тобой пришел.
* * *
Три месяца спустя. Энгоми.
Новый год… После него молодое солнце прирастает с каждым днем, ночь становится короче, а весна все ближе. В столице радуются все. На площади у храма Великой Матери крутится огромная карусель, а у ступеней святилища Гефеста скрипят качели. Малышня с визгом лезет на деревянных лошадок, терпеливо дождавшись своей очереди. Карусель крутят гребцы, подрабатывающие здесь, пока зимой нет работы. А когда положенные минуты истекают, и наступает пора впустить новую порцию ребятни, жрица в высоком белом колпаке выдает счастливчику пирожок. Кому с рыбой, кому с инжиром, а кому и с вареной в меду грушей. Эти самые вкусные. Сегодня последний день праздничной недели. Уже завтра аттракционы разберут, а люди вернутся к привычной жизни, где счастья и веселья очень и очень мало.
Я терпеливо стою в очереди, и даже Ил, вечно надутый как сыч, сегодня улыбается. А Клеопатра, которой почти десять, и семилетняя Береника, которая держит сестру за руку, и вовсе счастливы без памяти. Это же какое приключение! У папы подвязана густая сидонская бородища, а сами они одеты как дети средней руки торговца, только-только скопившего на лавку в кольце городских стен. Мои дети с любопытством смотрят по сторонам, впитывая шум толпы. Они похожи на двух мышат, впервые выглянувших из своей норки. Их никто не узнает без пурпурных одеяний и золотых обручей на головках, и другие дети толкают их безбожно, пытаясь пролезть без очереди. Мои толкаются в ответ и, похоже, это самое острое их ощущение за весь последний год. Кто бы в здравом уме посмел толкнуть дочь ванакса, к которой после богослужений тянется целая очередь из страждущих?
В большие праздники в храме Великой Матери мои девочки возлагают руки на больных детей, и по какой-то непонятной причине это считается у нас самым сильным из всех лекарств. Даже царевна Лисианасса, жена Абариса, как-то принесла Клеопатре новорожденного сына, пылающего жаром простуды. У нее, потерявшей к тому времени двоих детей, уже не оставалось другой надежды. Мальчишка выжил, и теперь тетка приносит жертвы за племянницу, свято веря, что именно ей она обязана своим материнским счастьем.
— Куда прешь, черноногий? — возмутился Ил, оттаскивая за шиворот какого-то ушлого мальчонку, который только что слез с карусели и попытался прорваться на второй круг. Улики были налицо. Шаловливая мордашка перемазана медом из съеденного пирожка. Тут у пацанов соревнование такое. Кто больше раз прокатится на карусели.
— Чтоб Безымянный пожрал твою душу! — выпалил взъерошенный малец и покорно пошел в самый конец. А я задумался.
Вот ведь что в очереди на карусель узнаешь! И вроде бы в секрете держат наличие жрецов Немезиды Наказующей, а все равно слухи, словно вода, просачиваются в самую крошечную дырочку. Они текут по каменным рекам столичных улиц, разливаются по переулкам и заходят в каждый дом, чтобы потом уйти оттуда, изменившись до неузнаваемости. Теперь Безымянные — это что-то вроде демона Мормо, в которого верят ахейцы. Только у