— Папа! Папа! Смотри на меня!
Это кричит счастливая Береника. Дочь растет как две капли похожая на Креусу. Она усидчива и покорна, а ее пальчики уже шустро бегают по натянутым нитям, рождая первые узоры. Она обхватила за шею расписную деревянную лошадку и теперь визжит от восторга.
— Время!
Жрица Великой матери, хорошенькая девушка лет семнадцати, посмотрела на колбу песочных часов, рассчитанных на три минуты, и позвонила в медный колокольчик.
— Дети! Время!
— Пусть крутят еще! — раздался знакомый голос, и я вздрогнул. — Я желаю еще! Вы знаете, кто я?
— Да чтоб тебя! — выдохнул я, пробился к карусели и поклонился жрице. — Прости его, достойнейшая. Это мой племянник с Пароса. Его отец — богатый рыбник, вот и задирает нос не к месту. Не понимает деревенщина, что это столица.
— Ничего страшного, почтенный! — милое личико жрицы озарила белозубая улыбка. — Это же мальчишка. Поумнеет еще.
Поумнеет? Да я еще один храм Великой Матери построю, если это случится! Вот ведь говнюк! Я, едва сдерживаясь от ярости, вытащил Ила за руку.
— Веди себя достойно! — едва слышно сказал я. — Тебе что, сложно хотя бы сегодня не выпячиваться? Ты понимаешь, в какое положение можешь меня поставить? Даже твои сестры ведут себя как подобает!
— Да что здесь такого? — закричал Ил так, что люди начали оборачиваться. — Я хочу кататься! Почему я должен ждать, как последний босяк?
— Домой! — скомандовал я, и стража изобразила сутолоку, прикрыв нас от взглядов зевак. На площадь выбежал факир, изрыгнувший изо рта струи огня, и народ тут же позабыл про взбалмошного мальчишку.
— Добрые люди! — заорал факир, выплюнув огненный факел, отчетливо воняющий керосином. — После заката ждем всех у храма Бога Солнца. Вы увидите незабываемое представление.
— Я хочу туда! Нет! Пусть выступают сейчас! — требовательно заявил мой непутевый сынок, а я молчал, волоча его за ладонь в сторону Царской горы. Слава богам, у ее подножия сейчас пусто.
— Весь город гуляет. Только одни мы, как дураки, будем дома сидеть!
Это в сердцах сказала Клеопатра, а Береника, услышав, что праздник закончился, заревела в голос. Я остановился, присел и обнял ее, поглаживая тоненькую спинку, вздрагивающую в плаче.
— Ну не реви, котенок, — шепнул я ей. — Сегодня ведь новогодняя ночь, и Серапис принесет тебе подарки. А если ты его хорошенько попросишь, он продлит праздник еще на один день. Ты ведь хорошо себя вела весь год, и он обязательно тебя услышит. Вы с Клеопатрой сходите и на карусель, и на качели, и огненное представление увидите.
— Правда? — доверчиво смотрела она на меня, хлюпая носиком. — Только мы без Ила пойдем, ладно? А то он опять все испортит.
— Ладно, — шепнул я ей. — Он останется дома и будет неподвижно сидеть в своей комнате, а рабы будут лежать перед ним и целовать пол. Ему ведь нравится этим заниматься. Вот и пусть повеселится как следует.
Следующее утро я встретил на стене акрополя. Я любил стоять здесь и смотреть на растущий город. Храм Великой Матери, храмы Гефеста, Посейдона и Диво уже закончены. Их бетонные купола возвышаются над городскими кварталами, которые уже заняли добрых три четверти площади в кольце стен. Пустырей почти не осталось, и я берегу оставшуюся землю. На стадии завершения — храм Гермеса, который в складчину строит Купеческая гильдия. А вот грандиозный храм Сераписа только заложили, у меня таких денег нет. На огромной каменной площадке пока что стоит мраморная статуя Молодого бога, который отвечает у нас за медицину, науку, ремесла и Новый год. Это он приносит подарки хорошим детям. Маленькое волшебство, которое доступно каждому. Этот обычай был принят тут же, окончательно и бесповоротно, как и восьмое марта. Оставить свою жену без подарка в день Великой матери… это нужно быть самоубийцей. Почему-то люди одинаковы во все эпохи, и поэтому в канун этого светлого праздника мы утраиваем охрану улиц и складов. Жены воров и грабителей тоже требуют положенное.
Я повернул голову. Огромное здание занимает целый квартал. Трехэтажный торговый центр, самое посещаемое место Энгоми. Куда там храмам богов. Он примыкает к городской стене, где проделаны специальные ворота, через которые идет его загрузка. Они ведут прямо в порт. В торговом центре есть всё. В Энгоми везут все редкости этого мира, начиная от розовой соли и заканчивая попугаями и мартышками. Один раз там продали шелк и нефрит, но как он попал в наши земли, я докопаться так и не смог. Следы оборвались где-то в эламском Аншане. Все же торговля от племени к племени существует. Ничем другим я этого объяснить не могу.
Все царицы ханаанейских царств и басилейи царств Талассии давно уже осознали, что молиться Великой Матери нужно именно в Энгоми, ибо благодать при этом снисходит невозможная. Надо ли говорить, где они проводят свое богомолье? Думаю, не надо. Впрочем, не будем наговаривать на людей. В храм они заглядывают тоже. За моей спиной слышится знакомое сопение. Это Ил. Пусть подождет, он способен ничего не делать часами. Но, видно, сегодня его терпение уже иссякло.
— Ты звал меня, отец? — услышал я.
Проклятье! Ему скоро четырнадцать, и до чего же он похож на меня. Волосы, нос, губы. Только вот характер у него жутко упрямый. Он слышит только себя, а любит одну лишь мать. Меня он откровенно сторонится.
— Скажи мне, сын, — спросил я его. — Почему ты считаешь, что я не люблю тебя?
— А разве любишь? — его лицо исказила кривая усмешка. — Ты сослал меня в какое-то жуткое место, где в лачугах живут дикие люди. Я ненавижу их всей душой.
— В твоем возрасте я жил намного хуже, чем ты там, —