— Соты, — совсем тихо произнес я, вспоминая из какой-то научной передачи принцип устройства сотового телефона.
— Дальше…
— Папа, постой! Я все равно ничего не понимаю, что ты говоришь! Сплошные термины!
— Да что тут понимать? В общем… получилось!
Я покрутил телефон. Тяжеловат конечно по сравнению с тем, что существовали в моем времени, но… Но это вполне себе сотовый телефон в 1983 году!
— Еще бы дисплей… — осторожно сказал я.
— Зачем?
— Чтобы видеть номер который набираешь. И чтобы показывал номер того, кто тебе звонит.
— Гениально! — выдохнул отец, удивленно глядя на меня. — Сашка, ты как до такого… Вот что значит гены! А я говорил тебе, что нужно было на радиотехнику идти, а не на твою журналистику! Сплошными идеями сыплешь!
— Да это не я…
— Не прибедняйся! Так что, опробуем?
— Он может звонить? — спросил я, еще до конца не веря в его функциональность.
— Конечно может звонить, сынок! По-настоящему! Не как рация — «прием-прием», а полноценно, как стационарный, понимаешь? Одновременно и говорить, и слушать можно! Ну-ка, звякнем домой!
Мы пошли в мою комнату. Отец осторожно принялся нажимать на кнопки, набирая номер домашнего телефона. Каждое нажатие сопровождалось коротким звуковым сигналом, Коля, видимо, встроил и такой эффект.
— Так-с… Сейчас… И… вызов! — отец нажал на большую кнопку с нарисованной телефонной трубкой.
Мы замерли в напряженной тишине, нарушаемой только ровным тоном динамика.
Прошло десять секунд. Двадцать. Тридцать.
Телефон молчал.
На лице отца померкло сияние. Он нахмурился, приложил трубку к уху.
— Странно… вызов не идет… Ничего не слышно. Только шумы…
Он завершил вызов, потом снова повторил процедуру. Снова тишина в ответ, лишь легкое шипение в динамике.
— Не идет вызов, — пробормотал он, и его плечи чуть ссутулились. Вся его предыдущая энергия, вся восторженность в мгновение улетучились. — Ничего не понимаю… В лаборатории же все работало… Кварц должен быть стабильный… Усиление достаточное…
Он замолчал, уставившись на свое творение. В его глазах читалось горькое разочарование. Столько труда, столько надежд, и вот, тишина в ответ. Я уже приготовился говорить что-то ободряющее, мол, «ничего, пап, в следующий раз получится», боясь, что он сейчас опустит руки, отшвырнет эту коробочку в угол и забудет о ней навсегда, как порой бывало раньше.
Но отец неожиданно резко встряхнул головой.
— Так… — протянул он тихо, почти шепотом. — Так-так-так… Не идет вызов… Значит… где-то провал. В цепи синтезатора частоты? Или в модуляторе? Нет, с модулятором все было ясно… А что если… — он схватил со стола карандаш и на чистом углу какого-то чертежа начал быстро выводить закорючки формул. — Коля говорил про емкость p-n перехода в варикапе… мог уйти отстройкой контур… Надо проверить осциллографом…
Он отшвырнул карандаш и схватил ТКСС-1, принялся разбирать его.
— Пап, может, позже? — осторожно предложил я.
— Какое позже! — огрызнулся он, уже откручивая маленькие винтики на корпусе отверткой, которая вечно валялась у него в кармане. — Сейчас! Пока мысль горячая! Это же очевидно! Надо поднять напряжение на гетеродине и проверить форму сигнала! И перепаять этот чертов варикап, поставить другой, КВ109А, у меня где-то был…
Он уже не видел и не слышал меня. Его мир сузился до платы, паяльника и неуловимой ошибки, спрятавшейся среди паек и микросхем. Разочарование длилось не долго. Его сменила азартная, яростная концентрация.
— Держи, — он сунул мне в руки паяльник. — Разогрей, пока я смотрю схему.
Я покорно включил паяльник в розетку. Через минуту он уже был горячим. Отец, прищурившись, рассматривал плату под мощной лампой, бормоча что-то себе под нос про «добротность контура» и «нестабильность напряжения».
Через полчаса комната была наполнена знакомым запахом канифоли. Отец, с прищепкой-«крокодилом» на пальце, отводящей статику, аккуратно выпаивал крошечную детальку.
— Так… Готово, — произнес отец, откладывая паяльник. — Так и думал — старый варикап был с подозрением. Мы его с одной штуковины сняли, с института… Заменил. И поднял немного напряжение на гетеродине… Теперь должно…
Он снова собрал корпус ТКСС-1, закрутил винтики с торжественной медлительностью хирурга, зашивающего рану. Зеленый светодиод снова загорелся ровным, уверенным светом.
— Ну, — отец перевел дух и посмотрел на меня. В его глазах была уже не лихорадочная радость, а сосредоточенная решимость. — Давай попробуем снова. Набирай. У тебя рука счастливая.
Он протянул мне аппарат. Я взял его. Пластик был еще теплым от паяльника. Я снова, уже с затаенной надеждой, одним пальцем набрал наш номер — 74−31. Каждый звуковой сигнал кнопки отдавался в пальцах легкой вибрацией.
— Вызывай, — кивнул отец.
Я нажал кнопку с трубкой. Раздались короткие гудки в динамике — аппарат пытался отправить вызывной сигнал в эфир. Мы оба замерли, вглядываясь в ТКСС-1, как будто от нашего взгляда зависело его решение работать.
И вдруг из-за двери, из прихожей, донесся резкий, требовательный звонок городского телефона. Аппарата ВЭФ, который висел у нас на стене уже двадцать лет.
Звонок был таким обыденным, таким привычным. Но в тот момент он прозвучал как симфония. Как голос из другого мира.
У меня перехватило дыхание. И сразу же напряжение, а вдруг случайность? Вдруг это кто-то другой звонит? Соседи? Друзья? Просто ошиблись номером?
В глазах отца промелькнуло все тоже самое. Он метнулся к двери, распахнул ее и помчался в прихожую. Я, не выпуская из рук мобильника, побежал за ним.
Отец снял трубку.
— Алло? — его голос прозвучал хрипло от волнения.
Из динамика ТКСС-1 в моих руках донесся его же голос, чуть искаженный, с легким шипением, но абсолютно четкий и узнаваемый.
— Алло? Пап, слышишь?
— Слышу! — почти закричал он в трубку, и его крик тут же раздался из моего аппарата. — Слышу прекрасно! Сашка, ты меня слышишь?
— Слышу! Слышу, пап! — я засмеялся, и мой смех, преображенный электроникой, пророкотал из динамика в прихожей.
— Слышишь?
— Слышу!
— А ну в другую комнат!
— Есть!
Теперь мы стояли в разных комнатах, разделенные стеной. Он с обычной телефонной трубкой у уха, я с самодельным кирпичиком из пластика и текстолита. И мы разговаривали. Без проводов.