Услышал приближающиеся шаги. Они были тихие, словно у кошки. Рядом встал Степан.
— Молодой человек, — он говорил так тихо, что слова едва долетали, будто предназначались только для меня. — Я служу дому Авериных всю свою жизнь. Я нянчил Александра с пелёнок. Он горяч, горд, порой безрассуден. Но он не способен на убийство детей. Кто-то очень могущественный хотел, чтобы он был осуждён. А ваше появление — либо дар небес, либо часть чьего-то плана, масштабы которого мы пока не в силах понять.
Я слушал его, глядя на бескрайнюю холодную воду.
Внутри было пусто.
Я доверился человеку, которого весь этот мир считает чудовищем. Я был похож на жертву ужасного преступления, чью семью он якобы уничтожил. И теперь я был в каком-то захолустье.
Но сквозь этот хаос пробивалась одна кристально ясная мысль. У меня была способность, выделяющая меня из «системы» этого мира. Я мог видеть то, что не видели они. Я мог копировать магию, не будучи магом. Возможно… именно я, чужой, заброшенный сюда по стечению невероятных обстоятельств, был единственным, кто сможет докопаться до правды. Не ради справедливости, не ради мести, а ради самого себя.
В том мире меня уже ничего не держало.
Там остались только боль утраты и серая, бесконечная рутина.
Тот мир мне осточертел.
А этот… этот мир был полон магии, опасности и тайн.
Здесь мой уникальный навык имел ценность.
Здесь я мог стать кем-то большим, чем просто лучшим тестировщиком игр.
Я мог раскрыть свой потенциал. Но для этого нужно понять, зачем я здесь.
Не «почему» — это уже не имело значения. А зачем.
Я обернулся.
Александр стоял у костра, его плечи были напряжены, а взгляд полон тревожного ожидания. Степан смотрел на меня с холодной, испытующей надеждой.
Я медленно кивнул, больше самому себе, чем им.
— Хорошо, — твёрдо сказал я. — Значит, будем разбираться. Не с тем, что было, а с тем, что есть. И для начала, — я перевёл взгляд с Александра на Степана, — мне нужно научиться по-настоящему управлять тем, что у меня есть. Не просто копировать руны и жесты. А понимать суть. Вы оба будете меня учить.
Это был не вопрос.
Это было условие.
Мой первый осознанный выбор на свободе.
Глава 9
На утро следующего дня меня разбудил настойчивый крик чаек и стук топора за окном. Некоторое время я никак не мог понять, где нахожусь, вглядываясь не в привычный каменный потолок тюрьмы, затянутый чернеющей плесенью, а в деревянные стропила, с которых свисала ажурная паутина.
Мозг услужливо напомнил о событиях последнего дня.
Побег!
Я на свободе!
Оглядев небольшую комнату, остановил свой взгляд на деревенском умывальнике, рядом с которым висело маленькое запылённое зеркало. Достаточное, чтобы побриться, но недостаточное, чтобы оценить свой вид целиком.
Александр тихо сопел на соседней кровати, укутавшись в простыню с головой.
Я медленно скинул простыню, стараясь не делать резких движений, чтобы не разбудить боль в сломанной ключице. Босые ступни встретились с дощатым полом, ощутив лёгкий сквозняк через широкие щели.
Комната качнулась, напомнив о слабости после изматывающей ночи. Посидев так с минуту, я стряхнул остатки сна и тихо, чтобы не разбудить соседа, поплёлся к умывальнику.
Из зеркала на меня смотрел незнакомец. Бледная кожа натянута на скулы, подчеркивая впалые щёки. Тёмные, отросшие за время заключения в камере волосы спадали на высокий лоб беспорядочными прядями. Прямой нос с лёгкой горбинкой казался теперь ещё острее.
Лицо было измождённым. Серо-голубые глаза, глубоко запавшие, с синевой от бессонных ночей, хранили незнакомую мне жёсткость. В них горел взгляд дикого зверя, привыкшего постоянно оглядываться.
Туалетные принадлежности, оставленные Степаном с вечера, выглядели не совсем обычно для человека, пользующегося до этого безопасной бритвой с трёхслойными лезвиями и ароматным гелем.
На грубой деревянной полке лежала угловатый станок с толстой ручкой, напоминающий хирургический инструмент, и небольшой глиняный горшочек с густой пастой, от которой слабо тянуло запахом хвои.
Осторожно стянув повязки, я внимательно разглядывал место перелома. Синюшная кожа приобрела нормальный розовый оттенок. Отёк спал, а выпирающая кость встала на своё место и практически не ныла при движении.
— Проснулся? — произнёс Степан, вваливаясь в хижину с горячим казаном. Я невольно потянул носом, пытаясь определить содержимое по запаху. Это был дурманящий аромат сочного мяса.
Желудок, привыкший к тюремной баланде, издал тихое, полное надежд урчание. Грохнув на дубовый стол тяжеленную чугунную утварь, Степан перевёл на меня взгляд.
— Давай помогу, — сделав шаг навстречу, сказал он и потянулся к брошенным на пол бинтам.
На соседней койке заворочался Александр, но так и не проснулся, только сладко причмокнул губами, перевернувшись на другой бок.
— Не шевелись, — коротко бросил Степан и его пальцы быстро оценили состояние ключицы.
Я замер в ожидании боли, но вместо неё по телу разлилось странное тепло от едко пахнущей мази.
— Затягивается, — констатировал он, закончив осмотр. — Шина больше не нужна. Двигать сможешь, но нагружать ещё рано.
Пока я орудовал опасной бритвой, Степан принялся будить своего хозяина.
— Ваша милость, если вы сейчас же не встанете, весь завтрак достанется Дмитрию.
Александр лишь заёрзал. Тогда Степан вздохнул, подошёл к кровати и аккуратно ткнул её ногой. Деревянная конструкция жалобно скрипнула.
— Вставай, — произнёс старик, глядя на подопечного.
Из-под простыни донёсся недовольный голос:
— Слишком резкое пробуждение крайне опасно для здоровья человека! От него можно даже умереть! — буркнул Александр, вылезая.
— Самое резкое и неожиданное пробуждение в моей жизни обычно сопровождалось криком: «Рота! Подъём!». Но я не припомню, чтобы от этого кто-то умер, — парировал старый слуга, окончательно стягивая простыню с хозяина.
Александр всё-таки встал, сонно потирая заспанные глаза. На него было страшно взглянуть. Тело похоже на скелет, обтянутый синюшной, почти прозрачной кожей. Рёбра выпирали дугами, ключицы угрожающе торчали, а на запястьях и лодыжках алели слегка затянувшиеся язвы — следы «Уз безмолвия».
— Не пялься так, — хрипло проворчал он, ловя мой взгляд. — В зеркале я и сам себя видел. Не самое приятное зрелище.
— Как ты вообще жив остался? — не удержался я.
— «Узы» не только погружали