Сегодняшним вечером мы с тобой не увидимся: я провожаю в Вертфёй любимую супругу, и прощание наше по известной тебе причине будет выглядеть несколько сентиментально... Когда расстаются... на определенное время — какая забавная мысль! — я в восторге от моего плана.
Иногда хочется себя проверить; ты не представляешь себе, как доволен я силой моего духа; после принятого решения испытываю приятное возбуждение. Как занятно изучать человеческий характер! Отныне я убежден в том, что он формируется под влиянием воли; привыкнув подчиняться велениям разума, мы постепенно перестаем прислушиваться к голосу сердца, душа наша понемногу развращается, по телу разливается сладкая отрава порока, и от нее нет противоядия.
Поторопимся же... Повторяю тебе это еще раз, промедление для нас может оказаться пагубным: я не доверяю показному благодушию президентши, хотя и подписал с ней договор о согласии; бьюсь об заклад, что вместе со своим любезным покровителем она задумала какую-то интригу. Очаровательный граф недавно рассчитывал меня застать врасплох! Меня очень забавляет, когда простодушные кавалеры пытаются говорить на высоких тонах с такими отъявленными плутами, как мы. Послушать их, так будто бы при одном виде добродетели злодей повергается во прах; мы же по-прежнему считаем добродетель химерой, вот почему встреча с графом завершилась без серьезных для меня последствий.
Прощай, нежный и предупредительный супруг! Мне слышится шум свадебного пира, я вижу, как ты срываешь поцелуи. Быть может, в первые дни губы Алины будут горчить от пролитых слез, но ты, надеюсь, сумеешь их осушить огнем страсти, и моя строптивая дочь превратится в покладистую жену.
Но никакой ревности, умоляю тебя: откажемся от этого нелепого чувства, из-за которого в былые времена мы, так и не решившись обменяться любовницами, лишились изысканнейших наслаждений. Вспомни о том, что по нашему договору я ссужаю тебя дочерью, но не отказываюсь от моих законных прав. Долгие годы я непрестанно трудился ради того, чтобы исполнились твои желания, и ты мне сильно задолжал. Ты не представляешь себе, друг мой, как я хочу обладать нашей дорогой Алиной: она должна оказаться весьма соблазнительной... Приятно же будет ею овладеть, когда она зальется слезами!.. Софи вела себя превосходно, но Алина!.. И кроме того, в случае с Алиной вряд ли мы зайдем так далеко... Надо ведь хотя бы немного уважать добродетель: узы родства... Впрочем, не будем зарекаться, ведь последствия нашего неистовства, как ты знаешь, непредсказуемы.
Письмо шестьдесят пятое
ВАЛЬКУР — ДЕТЕРВИЛЮ
Дижон, 20 апреля
В Дижоне я остановился на один день и завтра, если позволит здоровье, отправлюсь в Савойю, хотя мне и следовало здесь отдохнуть несколько суток.
О мой дорогой Детервиль, какая грустная разлука!.. Невеселая встреча, мои еще не зажившие раны, нездоровое возбуждение духа, мрачные предчувствия, от которых я до сих пор не в состоянии избавиться, — все это, друг мой, путает мои мысли, так что мне трудно продолжать писать дальше; прежде чем перейти к моим делам, позволь поделиться с тобой печальными мыслями, непрестанно терзающими мое сердце.
Я расскажу тебе о зловещих обстоятельствах моей последней встречи с Алиной и госпожой де Бламон; надеюсь, ты потом согласишься, что это был приговор Небес, начертанный кровавыми письменами.
Вечером восьмого числа я тепло попрощался с тобой в Париже. Для маскировки я облачился в костюм охотника, в котором меня, кстати говоря, ожидали увидеть Алина и госпожа де Бламон. В таком виде, пешком, я намеревался добраться до Орлеана, а мой лакей, сопровождавший багаж, должен был ожидать меня в Монтаржи. Я не знал, как дойти от Орлеана до нужной мне деревни, хотя и считал, что у меня остается достаточно времени, чтобы не опоздать на свидание. Итак, пятнадцатого апреля, около семи часов утра, я покинул Орлеан. До полудня я шел лесной дорогой, пока не повстречался с каким-то дровосеком. Велико же было мое изумление, когда на вопрос, как удобнее добраться до Вертфёя, дровосек мне ответил, что понятия не имеет о месте с таким названием.
«О Небо! — подумал я. — Женщины давно меня ждут. Их волнение с каждым часом усиливается, я и так подвел моих лучших подруг, не побоявшихся назначить мне свидание». Что делать в столь неприятном случае? До ближайшего жилища, где бы мне с весьма малой степенью вероятности подсказали бы, как добраться до Вертфёя, надо было идти около трех льё. В лесной чаще, в местности, совершенно мне неизвестной... Поначалу я хотел возвратиться в город, но затем передумал, рассчитывая встретить кого-нибудь более осведомленного, чем дровосек. С такими намерениями я попросил крестьянина отвести меня к ближайшему жилищу.
«И не подумаю, — отвечал мне крестьянин, — вы ведь браконьер, не правда ли? Ближайший отсюда дом — сторожка, где полно стражников. Они вас не пощадят, да и я вам не враг. Идите своей дорогой — мой вам совет».
Я понял тогда, что костюм охотника, абсолютно безопасный в окрестностях Вертфёя, в иных краях мог меня погубить, поскольку я путешествовал инкогнито. Попрощавшись с крестьянином, я прошагал еще около четырех льё. В лесу я ориентировался слабо, а навстречу мне так никто и не попался. Наступали сумерки. Лесные тропинки, похоже, завели меня в непроходимую чащу. Мне оставалось только забраться на вершину какого-нибудь дерева и уже оттуда высмотреть себе подходящее убежище. Но даже и с этого наблюдательного пункта мне не удалось увидеть ничего похожего на человеческое жилище. Силы мои между тем иссякли; из-за душевного волнения я не ощущал голода, но усталость валила меня с ног. Дальше идти я не мог, а ночевать на дороге мне не хотелось; в нерешительности я свернул в чащу леса. Едва я в нее углубился, как ночь раскинула над деревьями свой мрачный покров; постепенно небесный свод застлали тучи и я, трепеща от страха, оказался в полной темноте; неожиданно в небе вспыхнули зигзаги молний: видимо, приближалась гроза, хотя время года для нее было неподходящее; заунывно гудел ветер; под его свирепым напором валились могучие деревья; молнии ударяли в землю; раз двадцать я прощался с жизнью, настолько близко от меня бил небесный огонь; похоронный звон множества колоколов придавал этой и без того невеселой сцене трагический колорит. Разум мой окончательно помутился от зловещих предчувствий... Это неистовство природы... эта зловещая тишина, нарушаемая лишь все новыми порывами ветра, вспышками молний и этим величественным звоном колоколов, несущимся к небу... похоже, не я один прогневил сегодня Господа...
«Несчастный! — вскричал я тогда. — Она