«Мадемуазель, — возразила я ей, — я сама слышала, как господин Детервиль уговаривал вас бежать от президента. В Вертфёе вам недоставало верных улик, но сегодняшние мерзкие предложения, грязные намерения президента разве не убеждают вас в том, что господин де Бламон — отъявленный злодей?»
«Жюли, — отвечала мне моя бесценная госпожа, — ты думаешь легко обвинить родного отца? От природы я наделена излишней чувствительностью, и мне трудно даже называть столь гнусные преступления их настоящим именем, не говоря уже о том, чтобы открыть публичную тяжбу с родителем. Скорее я умру, чем решусь на такой поступок. И кроме того, пока мы не располагаем убедительными доказательствами его вины, нам никого не удастся привлечь на нашу сторону, и президент тут же опровергнет все выдвинутые против него обвинения. О моя дорогая подруга! Будем надеяться на лучшее; я многого ожидаю от разговора с Дольбуром. Но как бы ни закончилось это дело, — тут Алина с такой силой сжала мне руку, что я задрожала от страха, — не бойся, Жюли, я не предам любимого Валькура, не изменю выбору моей матери; если эти мерзавцы хотят принести меня в жертву, вот моя рука, и она, поверь мне, не дрогнет в решающую минуту...»
Не раздеваясь, Алина бросилась на кровать и остаток ночи провела в слезах.
Утром нам приказали спускаться к карете; мы прошли по коридору мимо комнаты господина де Бламона, входить к которому, разумеется, не собирались. Недовольный президент выбрался из номера и спустился вслед за нами по лестнице. В карете мы заняли прежние места.
В дороге президент не обронил ни слова; мы последовали его примеру. Около полудня перед нами показались стены замка Бламон, мрачная уединенность которого произвела на мадемуазель неприятное впечатление, ведь она, как я уже вам рассказывала, имела о нем весьма расплывчатые представления. Карета въехала во внутренний двор, где нас ждал господин Дольбур. Он помог Алине спуститься на землю, и мадемуазель отблагодарила кавалера изысканным реверансом.
Карета отъехала в сторону конюшни, а мы направились в залу. Разглядывая ужасный замок, я испытывала неподдельный страх; все в этом здании представлялось мне мрачным и зловещим: оно скорее походило на средневековую крепость, чем на загородную виллу, повсюду виднелись стрельчатые своды, решетки и массивные двери.
Когда двери за нами закрылись, президент приказал мне отнести багаж Алины в отведенную ей комнату; но мадемуазель, схватив меня за руку, попросила мужчин не отсылать ее служанку.
«Но, черт возьми! — грубо крикнул господин де Бламон. — Она, видимо, собирается обедать и спать лишь в обществе Жюли; мне думается, что в компании с будущим супругом и достойным родителем вы не должны чувствовать себя в опасности».
«Сударыня, ничего не бойтесь, — сказал Дольбур, — можете на меня положиться и отослать от себя Жюли».
Алина подчинилась; исполнив приказания президента, я возвратилась в столовую. Мадемуазель сидела между двумя мужчинами, которые, разумеется, отпускали сомнительные шуточки, ведь подобные люди жить не могут без непристойностей, однако первый обед прошел сравнительно спокойно. Увидев меня, Алина извинилась и вышла из-за стола. Веселые господа разрешили ей удалиться. Президент даже проводил свою дочь до ее комнаты. Войдя туда, Алина обратила внимание на то, что в помещении отсутствует вторая кровать. Мадемуазель тотчас же потребовала поставить кровать для меня.
«Это невозможно, — заявил де Бламон, — Жюли будет жить по соседству с вами. В случае надобности вы сможете вызвать ее с помощью этой сонетки».
После того как президент нас покинул, мы принялись устраиваться на новом месте. Осматривая помещение, мы обнаружили рядом с оконной рамой подозрительную надпись, сделанную карандашом: «Здесь несчастная Софи...» фраза не была дописана...
«О Небо! — в ужасе вырвалось у Алины. — Здесь побывала бедная Софи. Я ничего об этом не знала, мне сказали, что ее отослали в монастырь. Но как сложилась ее судьба? Зачем ее привезли в замок Бламон? Почему она не успела докончить строчку? О Жюли! Я начинаю дрожать от ужаса...»
Пока мы обсуждали это открытие, нам сообщили, что мадемуазель должна спуститься в столовую, с тем чтобы отужинать вместе с господами. Понимая, что ее заставят усесться за стол в любом случае, Алина не стала отговариваться; собравшись духом, она отправилась в столовую.
Алину поджидала довольно-таки веселая компания, состоявшая из двух известных вам друзей, пожилой женщины, молоденькой девушки пятнадцати или шестнадцати лет и юного аббата; когда слуги накрывали на стол, беседа шла на общие темы, но как только они удалились, тон сразу же переменился.
«Алина, — сказал президент, — девушка, которую вы перед собой видите, приходится этой даме дочерью; к тому же, она моя любовница; надеюсь, вы с ней подружитесь. Старый проныра Дольбур некоторое время был моим соперником, но сегодня, накануне свадьбы, он пообещал мне, что любовный пламень в его груди зажжется лишь в объятиях Гименея. Мамаша и ее хорошенькая дочка будут присутствовать при венчании в качестве свидетельниц. Мы воспользуемся услугами этого аббата, хотя Дольбур, ревнивый, как итальянец, долго нам противился».
Мадемуазель, опустив глаза, хранила молчание. Когда общество вышло из-за стола, Алина вежливо попрощалась с отцом и поднялась к себе в комнату. Сославшись на усталость, она отказалась от дальнейших увеселений. Проверив запоры и все темные углы, мы убедились в том, что на нас не нападут ночью, и легли спать. Алина плакала сильнее обыкновенного: видимо, ее волновала судьба несчастной Софи, послание которой обрывалось на полуслове, так что мы могли только гадать о ее злоключениях.
Вот что произошло двадцать восьмого числа. Утром около девяти часов нас разбудил сильный стук в дверь. Отворив ее, мы увидели перед собой президента, приказавшего мне уйти. Господин де Бламон, призвав дочь к серьезности, спросил, согласна ли она завтра выйти замуж за его друга Дольбура.
Мадемуазель в крайнем изумлении отвечала, что подобное предложение выглядит крайне бестактным, ведь тело госпожи де Бламон пока еще не предано земле. Президент, чувствуя свою власть, развязно заявил своей жертве, что его не волнуют такие соображения, и потребовал подчиниться его воле. Если же Алина откажется, он пообещал бросить ее в темницу, откуда, по его словам, ей не выбраться до конца жизни.
Мадемуазель не испугалась угроз и отвечала весьма решительно; милосердный отец, говорила Алина, вряд ли заточит в темницу любимую дочь; брак с Дольбуром представлялся Алине слишком тяжелой жертвой, и потому она просила отца разрешить ей переговорить с женихом наедине. Президент не отказал дочери в такой милости.
Господин де Бламон покинул комнату, и через какое-то время туда вошел Дольбур... Алина испробовала все средства, чтобы отговорить Дольбура от предстоящей женитьбы; любовь, соединенная