Так прошли годы. Восемь точек в городе. И ноль — на нашем семейном счету. Все эти годы мы жили на мои заработки. А дети... — голос дрогнул, — дети так и остались без обещанных квартир.
Я резко оборвала себя на полуслове. Его вопрос требовал сухого перечисления фактов, а не моих душевных излияний.
Юрист задумался, ловко вертя дорогую ручку между большим и указательным пальцами.
Он сделал несколько пометок в толстом блокноте. Задал еще пару уточняющих вопросов. Обещал связаться завтра. И радушно проводил меня.
Я заледенела в его кабинете. То ли от кондиционера, то ли от вопросов.
Хотелось тепла, но не того, что дает тихий летний вечер.
Я набрала номер сына.
— Сынок? Ты... не занят? — голос мой прозвучал неожиданно хрупко.
Пауза. Потом его сонное:
— Ам... Я дома. Приезжай.
— Хорошо. Скоро буду.
Что-то в его интонации насторожило. Какая-то приглушенность, будто он говорил сквозь вату.
Вечерний город проплывал за окном машины, как плохо смазанная кинопленка. Пробки, светофоры, пешеходы — все двигалось в каком-то вязком, замедленном ритме. И боль, острая еще час назад, теперь ныла тупо, привычно — как будто так и должно быть. Как будто вся жизнь состоит из разочарований, просто раньше я отказывалась это замечать.
Когда сын наконец открыл дверь, я бросилась обнимать его с такой силой, будто он был единственной опорой в этом рушащемся мире. Но его объятия остались деревянными, тело — напряженным.
Я шагнула в квартиру — и сразу поняла, в чем дело.
В кресле, выжидая момент, сидел его отец.
Гнилая взвесь поднялась в душе, как бутафорский снег в новогоднем стеклянном шаре.
Костя властно расправил плечи, его поза кричала: "Я здесь главный". А взгляд... Этот новый, чужой взгляд ледяной змеи, будто наш совместный путь стёрся ластиком.
Я впитывала каждую деталь: знакомые морщинки у глаз, которые когда-то смешили меня, седину у висков, обручальное кольцо (как же, не снял — ведь это плохой тон перед юристом).
Каждый фрагмент в отдельности был родным до боли. Но собранные вместе, они складывались в чужака — как пазл, где все детали будто те же, а картинка — кошмарный сюр.
— Сынок. Ты не говорил, что у тебя гости. Я могла бы и повременить.
— Прости мам. — виновато отозвался сын. — Отец сказал, ты не придешь, если узнаешь, что он тут.
— Абсолютная правда. Поэтому и следовало сказать, что он здесь.
— Прости. — он стыдливо опустил голову.
— Нина, прекрати эти нападки! Паша тут не причем. А нам нужно поговорить. — снисходительно проговорил муж. Пришел образумить отбившуюся от рук жену.
Паша собирался оставить нас наедине, но я одернула его.
— Я буду говорить только при сыне. Ему полезно послушать.
— Нина. Это наши с тобой дела.
— Так давай обсуждать только то, что касается детей. Например, наш совместный капитал.
— Нина. Я не умираю, чтобы думать о наследстве.
— Но и смерть — не единственный повод для щедрости к собственным детям.
— У меня есть планы на эти деньги. Они мне нужны.
— А ты не забыл, какие изначально были планы?
— Но я горбатился на них десять лет! Значит, могу оставить себе.
— А я в это время содержала нас и растила детей.
— Ну и оставь детей себе! А я заберу бизнес. — снисходительно ответил Костя.
— Так просто ты от меня не отделаешься!
— Чего ты хочешь? — он раздражен, во взгляде презрение.
Паша сидел, упрямо опустив глаза.
Может, я и не права, заставляя его слушать всё это. Но он уже не мальчик — пора смотреть правде в лицо. Лучше узнать жестокие уроки жизни сейчас, чем потом, как его отец, учиться на собственных ошибках.
— Купим детям по хорошей квартире, как и планировали, а все остальное поделить пополам, включая бизнес. — Я и не рассчитывала на это, не наивная дурочка. Но начальная ставка должна быть выше искренней.
— У тебя буйная фантазия, Нина. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, это половина. Ее уже и дели, как хочешь! Но сперва — отсуди. — его лицо исказил злобный оскал.
— Раз уж ты решил уйти, выполни сперва родительские обязанности.
— Они уже взрослые.
— Лучше поздно, чем никогда.
— Нина! Да ты мне все последние двадцать лет этим мозг выносила! Какое счастье, что больше не придется слушать твой нудеж!
— Говори, зачем пришел. — процедила я, едва удерживаясь от звонкой пощечины.
— Уже не зачем. Ты все испортила.
Узнаю его манипуляции. Классический Костя. Губы сами собой искривились в усмешке. Сколько раз я видела этот отточенный годами алгоритм — подстроенная пауза, взгляд исподлобья, едва уловимый акцент на нужных словах.
Раньше это действовало. Я велась на его спектакли, как новичок в покере на блеф старого шулера.
Но сегодня его попытки разбивались о мою новоприобретённую броню равнодушия.
— Разве тут можно еще что-то испортить, Кон-стан-тин? — нарочито растягиваю каждый слог, зная, как дрожит его скула при этом.
Он делает вид, что не замечает укола:
— Предлагаю мировую. Десять процентов бизнеса и имущество — больше, чем ты могла бы получить в суде.
Сын резко вскидывает голову:
— Пап, а почему не по закону? Пятьдесят на пятьдесят?
— Сын. Вырастешь, поймешь. — отрезал супруг.
— Извини. Я, вроде как, уже вырос. Но совсем не понимаю.
Костя поворачивается к нему с снисходительной улыбкой взрослого перед несмышлёнышем:
— Тебя и не просят понимать, Паша.
Голос Паши становится тяжелее:
— Мне твои деньги не нужны. Но мама заслужила свою долю. Она столько лет...
— Посмотрим на тебя лет через двадцать-тридцать, сын… — Костя отрезает фразу жестом, будто закрывая неинтересную книгу. — Уверен, твои принципы сильно поменяются.
— Все, хватит! — мой голос прозвучал как хлопок бича, обрывая перепалку
Резким жестом указала на дверь:
— Разговор окончен. Вон.
— Тебе не победить в этой игре. Вадим на моей стороне. А на твоей — никого.
Он вышел, хлопнув дверью. В комнате воцарилась звенящая тишина.
— Вот мудак! — вдруг вырвалось у Паши.
— Но в одном он прав. Мне не победить, пока Вадим на его стороне. Сынок, поможешь вырезать один фрагмент с диктофона?
Паша оживился, хотя ещё не понимал сути:
— Конечно, мам!
Через час в моей ладони лежала крошечная флешка — весом меньше грамма, но с грузом всех моих надежд.
17
На парковке торгового центра было пустынно.
Я специально выбрала дальний угол — подальше от камер и любопытных глаз.
Когда чёрный Эскалейд Вадима, огромный, как танк, поравнялся с моей скромной машиной, я жестом предложила ему пересесть.
Он фыркнул, недовольно сморщил лоб, но подчинился. Наблюдать, как