— Мам, — голос его звучал странно спокойно, будто обсуждал прогноз погоды, — а почему мы до сих пор не вызвали полицию? Пусть приедут, скрутят его — и делу конец. 102, кажется?
Эта разумность, эта внезапная взрослая рассудительность обожгли сильнее криков за дверью. Я кивнула, потянулась к телефону...
Щелчок.
Тонкий, едва уловимый звук распахнутой двери прозвучал громче любого удара.
Прихожая была пуста.
Глазок. Пустота.
И тогда — крики.
Я выскочила на площадку.
Внизу, под лестницей, они сплелись в чудовищный гибрид объятий и драки:
— Ой, Господи-и... — соседка высунулась из двери, крестя дрожащими пальцами эту кучу-малу.
— Вызвали полицию? — голос мой прозвучал не своим, хриплым тоном.
— Да уж... — она кивнула, глаза круглые от любопытства и страха. — Минут пять назад!
Я шагнула вперед, нутро тянулось разорвать этот клубок из ярости и боли, но…
— Мам, НАЗАД! — Пашин крик пробил шум драки.
Промедлила на секунду — и увидела, как кулак Кости со всей дури впечатывается в висок сына.
Сердце — в пятки.
Но разум вдруг прояснился. Он пытается защитить меня. И лучшая помощь — не подставляться.
Костя рванулся ко мне, но Паша — молнией! — ухватил его за пояс, сдернул вниз.
Грохот.
Они снова в клубке.
— Не мешай мне! Я твой отец! — рёв Кости больше походил на рык раненого зверя, чем на человеческую речь.
— А она — моя мать! — Паша ответил не криком, а каким-то новым, низким тембром, от которого по спине пробежали мурашки.
Я швырнула себя в квартиру, захлопнула дверь спиной. Глупость! Мы могли просто переждать это за дверью — вместе.
Круги по комнате.
К окну.
К двери.
Снова к окну.
За стеклом — пустая улица, никаких мигалок.
А с лестницы доносилось хриплое дыхание, приглушённые ругательства, звонкий удар по перилам.
— Господи, да когда же...
И вдруг — металлический голос:
— Полиция! Руки за голову!
Я рванула дверь.
На площадке соседи, как сурки из нор.
Костя — с перекошенным лицом, но уже в наручниках.
Паша — прислонился к стене, вытирая кровь с губ.
Я впилась в него, ощупывая взглядом каждый сантиметр — жив, цел.
— Синяки будут, — фыркнула сквозь слёзы.
Он пожал плечами, ухмыльнулся — точь-в-точь как Костя в двадцать лет:
— Ерунда. Он тоже получил. — успокаивает меня Паша.
— Ему и без того было достаточно.
— А мне не жалко. — он улыбнулся.
Вылитый отец в его годы. Мой мальчик. Но я так его люблю.
19
Полгода спустя
После той ночи Костя исчез. Лишь раз прислал сухое сообщение: "Прости за выходку"
Жизнь медленно входила в новые берега.
Просыпалась — и горечь под рёбрами становилась чуть меньше.
Мыла руки — и перестала замечать лёгкость на безымянном пальце.
Видела зрелые пары — и боль больше не сжимала горло.
Даже суды стали рутиной. Как стирка. Как очередь в кассу.
На слушаниях Вадим свидетельствовал против Кости.
Он говорил чётко, без запинки. Как будто репетировал. Как будто не был тем самым человеком, который двадцать лет называл Костю братом.
Когда судья огласил решение, Костя подошел ко мне.
Его рука была сухой и теплой — точно такой же, как в день нашего знакомства. Это прикосновение не оставило в душе ни злости, ни боли — лишь легкое удивление, что когда-то оно могло заставить мое сердце биться чаще.
— Поздравляю, — сказал он.
Я кивнула. Ничего больше между нами не осталось — даже ненависти. Он стал чужим человеком, чьи привычки и пристрастия я больше не обязана помнить.
Паша помирился с отцом. Я не запрещала — сын имел право сам решать, какие отношения поддерживать.
Иногда он делился новостями: Костя снял квартиру, начал новый проект. Я слушала спокойно, как будто это были сводки погоды из другого полушария.
Скоро наш дом станет бывшим. Стены, которые помнили детский смех, семейные праздники, наши ссоры и примирения — все это превратится в строку банковского перевода.
Но зато я наконец осуществлю все задуманное.
За завтраком сын аккуратно спросил:
— Мам? — его взгляд стал осторожным, как будто он боялся разбить хрупкое перемирие между прошлым и настоящим. — Ты заберёшь вещи из дома? Послезавтра риэлторы приедут...
Я медленно допила кофе, давая себе время собраться с мыслями.
— Разве этим не отец должен заниматься?
— Должен. — Паша покрутил телефон в руках, явно что-то обдумывая. — Но, может, тебе что-то захочется забрать? Я могу поехать с тобой.
— Нет. Я справлюсь сама.
Выделенный свободный час казался странным компромиссом между "надо" и "больше не могу". Личные вещи я вывезла сразу — зубная щётка, косметика, любимые книги. Остальное... остальное было уже не моим.
Когда я подъехала к дому, его машина стояла у ворот.
Раньше бы сердце ёкнуло. Сейчас — ничего. Пустота, ровная и бездонная, как осеннее небо.
Я шагнула во двор, и меня окатило волной странного ощущения. Здесь, среди коробок и мебели, затянутой в прозрачную пленку, будто в коконы, лежала наша с Костей жизнь — аккуратно упакованная, готовая к отправке в небытие.
"Боже, сколько же всего..." — прошептала я, окидывая взглядом горы вещей. Казалось, когда все это было разбросано по дому, оно занимало вдесятеро меньше места. Теперь же, собранное в одну кучу, оно напоминало кладбище воспоминаний — и я не знала, смеяться мне или плакать.
Из открытого окна донесся женский визгливый, капризный крик:
— Говорю же, это просто друг. — без труда узнаю голос Снежки. Странное дело — мне не больно. Только... смешно.
— И зачем же ты с ним общаешься? — едва сдерживался Костя.
— Просто, чтобы время занять, пока ты на работе.
— Так может, ты просто тоже будешь работать? — он язвительно отчитывает ее.
— Я не создана для работы. — произнесла она сладким голоском избалованной принцессы
— Секс — тоже работа, Снежаночка. — усмехнулся Костя.
— Что то ты хочешь сказать? — Снежка завизжала, и ее голос стал пронзительным, как скрежет вилки по стеклу.
— Сама знаешь. Но не будем об этом.
— Нет, постой! Как еще будем! — Верещала она.
— Снеж, я тут делами занимаюсь. Лучше помоги. Или иди в машину.
— Помочь?! Ах так? Тогда я сложу это в коробку. — звук бьющегося стекла. — Положила! Что бы еще положить..?
— Прекрати. — грубо рыкнул Костя. — Не хочешь помогать? Зачем увязалась за мной?
— Ты обещал мне денег дать, вообще-то.
— Знаю. Но пока еще нет, сама знаешь ситуацию.
— О! Какая милая белая рамочка… Тоже уберем в коробку
Я сразу поняла о какой рамке она говорит. Наше семейное фото десятилетней давности. Там мы вчетвером на пикнике в лесу.
— Не смей! — строго пригрозил бывший