Губы дрожат, зубы стучат, и сильнее всего на свете хочется заплакать и спрятаться в дальнем углу, как я делала дома, но у меня больше нет на это права. Я должна быть сильной, иначе новая Ванда – Ванда, которой я хочу быть, – никогда не родится.
– Я не из послушных. – Поднявшись на ноги, я с грохотом захлопываю ноутбук и сгребаю его со стола, чтобы в следующее мгновение бросить в сумку. – И я обещала молчать, а не потакать твоим прихотям. И если вы, профессор Эллиот, – я специально выделяю обращение голосом, – не собираетесь преподавать мне литературу, я…
– Сядь, – приказывает Рид совсем другим тоном – резким, жестким и беспрекословным, – и я оседаю обратно на стул, едва не выронив ноутбук. Одна из туго натянутых струн внутри лопается и вновь превращает меня в послушную собачонку. Точно как он и хотел. – Молодец, Ванда.
Он прав, Ванда, ты просто молодец и за полтора года жизни с отчимом научилась очень многому: терпеть и не сопротивляться, молчать и слушаться, а теперь твой спаситель – благодетель, мать его, – может крутить тобой как хочет. Ты ведь должна ему. Должна. Такое спасение само по себе обходится дорого, а он пристроил тебя в элитную академию, куда ты сама никогда бы не попала.
Нет, противный голос то ли совести, то ли медленно протекающий крыши вовсе не прав. Рид просто доломал последний столп, на котором еще держалась моя выдержка, и все обвалилось, разрушилось и превратилось в неприглядное месиво, в каком я и сама разобраться не в состоянии. Какая я Ванда на самом деле? Могу ли я просто поддаться? Станет ли от этого хоть чуточку легче?
Я устала сражаться со всем чертовым миром.
У меня нет сил противостоять еще и Риду Эллиоту.
– Если ты хочешь… – Я вздыхаю и оборачиваюсь вокруг в поисках камер, но их нет, как не было и в прошлый раз. В академии Белмор не следят за учениками, для этого есть старосты. Ну, или профессора вроде Рида. – Если ты хочешь меня убить, то лучше сделай это сразу.
Несколько мгновений в аудитории стоит тишина, а затем Рид разражается низким, хрипловатым смехом. Никогда бы не подумала, что подобные люди умеют смеяться – чудовища и монстры, – но он веселится вполне искренне и даже протягивает руку, чтобы коснуться моей шеи.
– Ты же не дура, дорогая Ванда, – усмехается он полушепотом и сильнее сжимает ладонь. Дышать становится тяжелее, я не могу сглотнуть даже вставший поперек горла ком. – Мне нужна муза, а не очередная пустышка, способная разве что красиво развалиться посреди калифорнийской пустоши. Я не собираюсь тебя убивать, даже если ты об этом попросишь. По-настоящему хорошо попросишь.
Теперь я дрожу всем телом, будто оно разучилось реагировать иначе, и все-таки чувствую навернувшиеся на глаза слезы. Те скатываются по щекам и теряются в складках светлой блузки, но я до боли стискиваю зубы и шумно втягиваю воздух через рот, несмотря на хватку Рида.
Я сильная. Старая Ванда осталась в прошлом. Я другая.
– Тогда я тебя сдам, – хриплю я гораздо тише, чем хотелось бы, и надеюсь, что на лице отражается гнев. – Пойду в ректорат или сразу в полицию вместе с конвертами, которыми ты меня закидывал, ублюдок. Понял?
И мне хочется звучать угрожающе и дерзко, хочется чувствовать себя уверенной и смелой – какой я и должна быть, – только поджилки трясутся, а в голове сплошной туман. Все зря. В глазах Рида ни капли сочувствия или страха, одни лишь искры нездорового веселья и жестокости, каких я не замечала раньше. На мгновение даже кажется, будто его светло-зеленые радужки светятся под яркими потолочными лампами, стилизованными под старинные канделябры.
Всего одна секунда – пусть та и ощущается как вечность, – короткий смешок Рида, и он с силой сдавливает мне горло ладонью и тянет на себя. Его лицо буквально в полудюйме от моего, и я ощущаю на себе горячее частое дыхание, судорожно глотаю ртом воздух и стараюсь не задохнуться. Не знаю, что поражает меня сильнее: резкая боль, недостаток кислорода или возбуждение, пробежавшее по всему телу.
Ты больна, Ванда. Тебя уже не спасти.
Длинные, изящные, но сильные пальцы сжимаются, и я уже едва вижу аудиторию перед собой: расплывается все – от бледного лица Рида и его слегка растрепавшихся платиновых волос до маячащей за его спиной надписи. Тема лекции, которая так и не началась.
– Это тебе, моя милая муза, нужно кое-что уяснить, – шепчет Рид, притянув меня к себе через стол, и душит меня еще сильнее, да так, что я едва не теряю сознание, держась из последних сил. И чутье подсказывает мне, что он прекрасно знает, что делает. – Ты никуда не пойдешь, я тебе не позволю. Но знаешь что, дорогая? Ты и сама ничего не сделаешь. Потому что все, чего ты хочешь, о чем ты на самом деле грезишь ночами, ворочаясь в постели, – это о благодарности.
Хрипы срываются с моих губ один за другим, теряются за шумным дыханием Рида, и я пытаюсь вырваться: упираюсь коленями в массивный стол, дергаюсь, но делаю лишь хуже. Второй рукой Рид хватает меня за плечо, и я застываю, лишь бы не задохнуться. Еще немного, и он и впрямь убьет меня, что бы там ни говорил.
Боже, какая же я идиотка. Полезла в логово чудовища, прекрасно зная, что оно из себя представляет.
Однако Рид приближается ко мне вплотную и проводит языком по губам, будто в насмешку. Едва осознавая себя, я пытаюсь прихватить его зубами, причинить ему хоть какую-то боль, впиваюсь ногтями в его ладони, но все без толку. Он сильнее меня. Умнее. Хитрее.
И знает обо мне куда больше, чем я сама.
– Ты сходишь с ума, дорогая Ванда, потому что не в состоянии меня отблагодарить, – его шепот сливается с гулом крови в висках и будто бы проникает прямо под кожу, пробирается в сознание и оседает там, – и потому что тебе хочется ненавидеть меня даже сильнее, чем его. Но у тебя не выходит, правда же? Обо мне ты думаешь иначе.
– Вр… В… – Я могу произнести лишь пару звуков и не знаю, куда мне хочется смотреть: на яркие на фоне затуманенного мира глаза Рида или