Но думать об этом сейчас не стоит.
– Она что-то натворила? Она ведь в вашей академии учится. Неужели все так плохо, что вы явились за ней лично? – Миссис Уилсон разворачивается и кричит в сторону узкой лестницы на второй этаж: – Ванда, спускайся! У тебя проблемы!
Не знаю, чего мне хочется больше: рассмеяться или приложить ладонь к лицу. Уилсон даже не обратила внимания, что я не зову ее дочь «мисс Уильямс» и не обращаюсь к ней в официальном тоне. Да и где это видано, чтобы преподаватели из академии приезжали к студентам, чтобы их отчитать? Студенты – взрослые люди и вполне в состоянии сами разобраться со своими проблемами.
Но, так и быть, я подержу ее в неведении еще пару минут. Чего стоит только выражение ее лица – нервное и возмущенное одновременно, немного даже виноватое. Да, все правильно. Ты очень виновата, дражайшая вдова, потому что не прислушивалась к дочери и заставила ее пройти через ад. Но я тебя прощаю. Хотя бы потому, что этот ад привел Ванду прямо ко мне. Сделал ее той, кто она есть. Удивительной. Чудесной. Идеальной.
Как раз в этот момент моя милая муза слетает вниз по лестнице и довольно улыбается, сжимая в руках телефон. Темные волосы распущены, серебристая прядь сверкает в свете тусклой люстры, а короткий топ кажется слишком уж тесным. Дорогая, не вздумай выйти на улицу в таком виде. Иначе мне придется прикончить любого, кто посмотрит в твою сторону.
– Наконец-то! – Ванда подлетает ко мне и первым делом тыкает пальцем в плечо, а потом обнимает обеими руками за шею и едва не вешается на меня. – Я думала, ты никогда не приедешь, Рид!
И она целует меня: крепко и глубоко, явно растягивая удовольствие и наслаждаясь тем, что вообще может позволить себе подобную дерзость. Ты же делаешь это специально, правда, милая? Только ради того, чтобы утереть нос матери. И кто я такой, чтобы отказать тебе в этой маленькой шалости? Я притягиваю ее к себе за талию еще ближе, запускаю пальцы в густые волосы и целую Ванду так, словно в коридоре никого нет. Словно мы уже у меня, и в ближайший месяц нам не помешает никто, кроме живущего на чердаке паука.
До боли знакомый аромат парфюма забивается в нос и заставляет забыть обо всем, кроме тепла ее тела рядом и учащающегося дыхания. Но сердце Ванды, в отличие от моего, бьется непозволительно часто. Она так и не научилась терпению. Так и не поняла, как держать себя в руках. Ничего, у нас будет куча времени, чтобы это исправить.
– Ты собрала вещи, дорогая? – усмехаюсь я ей в губы.
В ответ Ванда обдает меня жарким дыханием, и в строгих классических брюках становится тесно. Маленькая чертовка, с тобой мне и самому придется учиться терпению. Но моя муза вовсе не против – это видно по ее хитрой ухмылке, по тому, как игриво она облизывает пухлые губы. Ты играешь с огнем, милая.
– Еще неделю назад.
– Ванда! – кричит Уилсон. А я ведь почти забыл о ее присутствии. – Что происходит?
– Ванда переезжает, миссис Уилсон, – отвечаю я спокойно, не выпуская милую музу из рук. Да она и сама не торопится разомкнуть наши объятия. – И до конца каникул будет жить у меня. Если повезет, мы переберемся куда-нибудь подальше от Рокфорда, да и от Иллинойса тоже. Я думал купить дом где-нибудь в Калифорнии, поближе к Лос-Анджелесу.
В холле воцаряется тишина, слышен лишь легкий шум ветра с улицы. На лице вдовы Уилсон читается искреннее удивление, причудливо смешавшееся с возмущением, да и Ванда выглядит не лучше: ее темные глаза с поволокой расширяются, и она бьет меня кулаком в грудь. Когда это мы поменялись ролями, дорогая? Из нас двоих боль любила именно ты.
– А мне не сказал, – надувает губы она.
– Всему свое время, дорогая Ванда.
И миссис Уилсон наконец-то взрывается. Топает и упирает руки в боки, как самая настоящая Карен [2], и от поначалу вежливой женщины, пытавшейся со мной флиртовать, не остается и следа.
– Ты с ума сошла, Ванда?! А вы? Вы преподаватель! Как вы можете спать со студентками? Вы же старше! Я запрещаю вам прикасаться к моей дочери, потому что я знаю таких мужчин: сейчас вы с ней поразвлекаетесь, а потом бросите где-нибудь одну, хорошо если не с ребенком, а себе найдете другую, помоложе.
Как жаль, что во внутреннем кармане пиджака все-таки нет ножа. Как жаль, что у меня связаны руки и я не могу сделать очередное исключение из правил и подарить бабочек Кассандре Уилсон. Голубые крылья, срывающиеся с губ, были бы гораздо лучше бессмысленных криков.
Но эта честь принадлежит вовсе не мне.
Ванда выпутывается из объятий и гордо вскидывает голову, в ее темных глазах пляшет неудержимое пламя, и, кажется, она готова прямо здесь и сейчас броситься в атаку. Однако моя милая муза не двигается с места, только смеряет мать взглядом и кривится от отвращения.
– А что же не запретила своему ублюдку насиловать меня? Не разглядела в нем урода? – цедит она с отвращением и с такой силой сжимает в руках телефон, что тот не трескается разве что чудом. – Да и мне в этом году будет двадцать. Приди в себя, мам, ты не можешь ничего мне запретить.
– Как ты смеешь продолжать врать?! – Вдова Уилсон поднимает руку и замахивается. Зря.
Мне хватает всего пары секунд, чтобы броситься вперед и перехватить ее за запястье. Больно, правда? Она кривится и вырывается, рассыпается в крепких ругательствах и угрожает, что вызовет полицию. Вперед, я найду для них пару записей с твоим мужем. Ему на том свете уже все равно, но тебя все запомнят как вдову лжеца и насильника. Его пособницу.
– Если хоть волос упадет с головы моей дорогой Ванды, от вас мокрого места не останется, миссис Уилсон, – произношу я удивительно вежливо, но с каждым мгновением все сильнее сжимаю ее руку. – А если прольется хоть одна ее слезинка, будет еще хуже. В этом доме над ней издевались достаточно.
– Забей, – бросает Ванда и спешит к лестнице. – Я возьму сумку и пойдем отсюда.
Как скажешь, дорогая.
И вдова Уилсон шарахается от меня в сторону, едва я ослабляю хватку. Смотрит волком, но не говорит ни слова, будто и впрямь испугалась. Правильно. Опасно недооценивать того, для кого человеческая