Допросив старшину торговой стражи, умолявшего пришить ему ногу, или хотя бы отдать, чтобы он мог похоронить её по-людски, мы узнали многое. Сведения такие бывают ох как полезны, если достаются людям знающим и опытным. Рысь и его десятники были и теми, и другими. Только вот насчёт того, как толмачить кличку-прозвание мага, разошлись во мнениях. Один говорил, что у них так землю измеряют, вроде нашей десятины. Другой — что так зовётся у англов выделанная шкура. Третий — что этим словом там говорят «спрятаться, притаиться». К одному мнению так и не пришли. Не пришёл к нему и сам маг.
Грянул нежданный в летний полдень при чистом небе гром. Да так, что качнулись стоявшие вкруг площади домА, а несколько прилавков и пару телег, стоявших вблизи, разнесло на доски и щепки. А когда чуть развеялся серо-белый дым, стала заметна фигура русского князя. Он стоял на одном колене, склонив голову за руками, скрещенными перед собой. Сжатые кулаки держали два меча, лезвия которых шли параллельно предплечьям, и со стороны казалось, что это разворачивались светлые блестящие узкие крылья.
На том месте, где вот только что был подбиравшийся к Чародею лихозубый бес, дымилась земля. В яме, куда можно было бы и телегу загнать, вместе с конём. Только самого мага не было ни в той яме, ни рядом, ни в отдалении. С верхних окон собора это было видно отчётливо. Северный колдун Хайд спрятался. Да ловко так. Раскидав всю свою шкуру вместе с костями и требухой почти на целую десятину. Кто-то в соборе, кого, видимо, причастило в морду кусочком бенедиктинца, заходился в крике, срываясь на визг.
Чародей поднялся на обе ноги и привычно встряхнул резким движением мечи, как после схватки, чтобы сбросить вражью кровь с доброго железа. Но прятать их не стал. Послушал чуть, как к завывавшему в храме добавилась ещё пара-тройка. Наверное, отошли чуть, ещё что-то от пастыря змеиного внутри разглядели. Стрелять оттуда, кажется, было уже некому. Всеслав развернулся и спокойно зашагал с площади прочь. И лишь дойдя до того угла, из-за которого выходил навстречу частично испарившемуся магу, покосился за спину. И прорычал:
— Быть месту сему пусту!
Глава 6
Не Юрьев
Всеслав, помню, глядя на чертежи, что выводили его собственные руки, и слушая объяснения, произнесённые им сами́м, изумлялся внутри. И тому, как из старых тряпок и опилок можно делать баснословно дорогую бумагу. И тому, что одно железо, сваренное с другим железом и специальными камнями, становилось третьим. И что варить его можно и нужно было по-разному, с печки, горны и тигли для этого ладить по-особому. То, как смешанные жиры, порошки и едкие жидкости становились громовиком-динамитом, поражало его до сих пор. Особенно тем, как вела себя эта пластичная, безобидная внешне, масса. Которой, впрочем, было всё равно. Как говорил в давно прошедшем будущем мой старший сын: ты можешь понимать или не понимать химию и физику, можешь верить, а можешь и не верить в электричество — им всё равно.
Динамиту было совершенно точно всё равно. И поражал он любого, оказавшегося в удачной для него и фатальной для себя зоне гарантированного поражения.
Поэтому маг Хайд, поймав болт с зарядом в солнечное сплетение, в полном соответствии с законами физики оторвался от земли и полетел воздушным змеем туда, куда был направлен импульс, переданный снаряду Яновым самострелом. Только низенько-низенько. И ненадолго.
Поэтому же начавшиеся в сотне с лишним метров за моей спиной химические реакции продолжились, посетив внутренний мир монаха-бенедиктинца. И завершились выбросом энергии. Хорошим таким, мощным. Познакомив близко всю соборную площадь с гнилым естеством мистера Хайда.
Стоило нам с князем скрыться за угол, пока звучал ещё над храмом рык последней фразы — заклятия — пророчества, как щёлкнули разом четыре тетивы из четырёх разных окошек. Здесь тоже прекрасно знали, что стрело́к, скрытый в глубине неосвещенной горницы, почти неразличим, в отличие от сидящего на коньке крыши или торчащего с подоконника. Поэтому и эти выстрелы ни заметить, ни помешать им, никто не мог. Судя по воплям из-за стен, там уже никто ничего не видел. И помешать тоже ничему и никому способен не был.
Собор Святого Николая поймал в ответ на те, что метали из него лихозубы, всего четыре стрелы. Две разом, и две с небольшими задержками — дистанции у Яновых чуть отличались.
Юго-западный угол охнул и просел, ощерившись наружу брёвнами, будто тоже выпустив змеиные зубы. Дёрнулся и покосился крест. Вместе с крышей.
Грохнуло ещё дважды, почти одновременно. И крыша провалилась внутрь. Вспыхнув мгновенно, дружно, с каждого угла, вся разом.
Мы стояли вокруг молча. Нестерпимый жар от сухих смолистых брёвен почти скручивал волосы и бороды. Дышать было нечем. Но мы и не дышали. Слушая гул пламени, треск искр и вой жареных гадов. Из погребального костра Яна Немого не выбрался ни один. Ни один не спрыгнул с жертвенной лодьи. Перкунас принял жертву.
Трижды гремело вдали. И мы вздымали мечи, будто указывая дорогу вражьим душам. Изо всех сил надеясь, что к Богам отлетят только они. Но, видимо, Свен оказался прав. Слова старого конунга тоже оказались пророческими. Богам сегодня было весело. Они ограничились чужаками, сохранив жизни всем нашим. Прискакавшие нетопыри принесли хорошие вести. И одного сильно контуженного и несильно обгоревшего лихозуба. Разобрать его вопли было трудно, но мы никуда не спешили, а слушать внимательно Гнатовы учились, кажется, раньше, чем говорить и ходить. Бегать и стрелять, рубить и колоть. Но всё, что от них требовалось, знали и умели гораздо лучше многих.
— Кликни всех, Гнат. Заканчиваем здесь и идём дальше, — велел Всеслав, когда стало ясно, что от взятого «языка» мы больше ничего не узнаем. И по кивку великого князя то, что осталось от последнего в Рибе лихозуба, улетело почти в самую середину огромного тлевшего костра на месте бывшего собора Святого Николая.
— Уже, сразу, — привычно отозвался из-за плеча Рысь. И, судя по голосу, улыбнулся. Впервые за день.
Донеслись голоса, послышалась отрывистая датская и шведская речь с разных сторон. Хаген и Крут шагали во главе своих от причалов, Свен со старым другом Нильсом выходили с той улицы, что вела к лесу. И все как один смотрели на пожарище. И ямищу посреди площади,