Он поведал о том, что новый фактический архиепископ по имени Ланфранк словно зачаровал Вильгельма, пробрался к нему в ближний круг и стал правой рукой. Или даже головой. Не было уверенности у викинга в том, что решения последних трёх лет король принимал самостоятельно. Слишком уж бесчеловечными и людоедски-жестокими они были. У Бастарда было, конечно, трудное детство, ему выпало много испытаний, которые могли бы свести с ума или сделать зверем любого. Но совершать странные поступки, рубить, резать и жечь людей целыми поселениями, не щадя младенцев и никчёмных стариков, он начал лишь с появлением Ланфранка. Или проявлением. Судя по тому, как хорошо он владел информацией и ситуацией на острове, новый настоятель аббатства прожил в этих краях долго, не показываясь до срока на глаза. Скрываясь в пещерах, в лесах и на горах. Или под землёй.
Изменения в поведении и проводимой политике короля и сподвигли старого викинга к изысканиям. И он узнал и про выжженные клейма на ступнях, и про то, как доброе и чистое имя святого Бенедикта оказалось ширмой, за которой таилось столько ужаса, тьмы, зла и боли, что и представить себе было невозможно. Эти знания, снова в полном соответствии с книгой Кохелета-Экклезиаста, принесли пастырю печаль, отдаление от короля и ежедневное ожидание расправы. Равнодушные монахи, у которых в глазах почти не было видно зрачков, доходчиво объяснили, что уплыть с острова, уехать из графства и даже просто выйти с подворья викингу больше не удастся. Странные, долговязые и тощие, они оказались быстрыми, как молнии, и сильными, как злые шторма родных морей. Которые всё чаще снились старому Стиганду ночами. Наложить на себя руки ему не давали заповеди, в которые он поверил, и баранье упрямство, с каким родился. Он молился и надеялся на то, что Всеблагой Господь услышит его и подаст знак, пошлёт помощь. А что вместо ангелов прилетели Чародеевы нетопыри — ну так неисповедимы пути Господни.
Мы проговорили до глубокой ночи. Выпущенные из подвала стряпухи помогли поддержать и разговор, и крепость духа в постящемся опальном архиепископе. Копчёными свиными рёбрышками и блюдом отбивных, которое заняло чуть ли не половину стола. Сторожа́, два здоровенных глухонемых датчанина, сходили в уличный погреб за элем. А Всеслав, когда беседа приняла уже более доверительный характер, достал из-за пазухи флягу. Заставив святого отца снова истово возблагодарить Господа и ещё сильнее укрепив в нём всё нараставшую веру в чудеса.
А наутро стальной старец, не нарушая обета, внедрил пенного под холодную свининку и дополнил вчерашний план парой деталей. Будто он вовсе и не храпел тут так, что мебель жалобно скрипела, а исключительно дорабатывал детали операции, самоотверженно не смыкая глаз. Истинно старая школа. И помочь нам он согласился вчера не в обмен на обещание вывезти его домой, в Данию, и не на то, чтоб оставить в целости и сохранности всё, что он тут заботливо скопил и преумножил за годы службы. А за то, что Всеслав рассказал, как обстояли дела в Юрьевах, Русском и Северном, и Янхольме. И дал слово великого князя в том, что при успешном выполнении задачи здесь, в Кентербери, станет так же. Или очень похоже.
Картинка на листе бумаги, нарисованная карандашом, вызвала в старце ещё одну жаркую и вполне искреннюю хвалу Господу и всем святым сразу. Восхищало его всё. И баснословно дорогая, хоть и шершавая писчая поверхность серовато-бежевого цвета, появившаяся из-за пазухи мнимого вчерашнего слепца. И чудо-палочка, что оставляла не ней чёткие и заметные линии, кружки и стрелы. И сама схема, изучив которую трижды вдоль и поперёк, со всех сторон, он задумчиво протянул:
— А по-нашему выходит. На самой границе между отвагой и безумием. И на пару шажков за пределами возможного для смертных. У тебя в роду датчан не было? — и он с хитрецой прищурился на Всеслава.
— Это у датчан в роду славяне были, — улыбнулся Чародей. — Так что удивим мразей по-родственному, от всей щедрости душевной.
— Уверен, что получится? — в который раз за последние дни поинтересовался очередной уроженец северных земель.
— Полностью. А уж как именно — вечером узнаем. Но я себе не прощу, если выйдет, что мы все в такую даль приплыли, чтоб подохнуть бесславно. Значит, пока не победим, помирать никак нельзя нам.
— Не смей помирать прежде смерти, — с неожиданной твердостью, резко контрастировавшей с предыдущей хитрой улыбкой, оборвал его архиепископ. — Старые Боги и те, кто был им верен, так учили. И Христос заповедал нам так же. Пока ты жив — смерти нет. Она придёт — тебя уже не будет. Живым нет ходу к мёртвым и наоборот. Так заведено, так было, есть и будет.
И глядя на кривой коричневый указательный палец, которым он сопровождал своё краткое, но ёмкое напутствие-проповедь, на холодный блеск серо-синих глаз и затвердевшие скулы, было ясно — старый Стиганд Секира, гроза и ужас дальних берегов, безоговорочно верил в то, что говорил.
Глава 10
Пожар в бардаке
О том, как это должно было произойти, сперва долго спорили и ругались с союзниками, временами успокаивая Гната. Он пару раз взрывался и орал, что раз уж тут собрались все такие уверенные в себе, будто бессмертные, то и сломанными конечностями никого не напугаешь. Поэтому он сейчас переломает одному чёртову колдуну руки-ноги, увяжет в мешок и увезёт домой, к жене и детям, про которых тот колдун, кажется, окончательно позабыл. На резонные замечания о том, что у нас были договорённости с королями, королевами и даже с торговцем разным товаром, начинал едва ли не лаять, уверяя, что он лично никому ничего не обещал, кроме матушки-княгини и княжичей, а носатые жулики ему вообще не родня, не сватья и не братья, чтоб заради них соваться в змеиное логово. Еле успокоили.
После того, как в план внёс коррективы архиепископ, Рысь сперва взвыл, потом зашипел, а потом начал сыпать такими словами, что Крут с Хагеном только охали и одобрительно крякали. Но, пусть и не сразу, уняли его снова.
— Ладно, — обессиленно выдохнул он, отдышавшись после финальной, на излёте уже, тирады, где из