— Нужно всем миром отстроить собор. Вычистив из него и из под-него всё, что может хранить в себе память о чёрных днях и слугах древнего зла. Покрыть стены красивыми рисунками, а крест — золотом, чтобы видел Бог, что заповеди и учения его помнят здесь, на земле. Что не таят в сердцах зла. Тем более, особо и не на кого таить-то больше, — позволил себе первую улыбку Всеслав. И город её принял и поддержал.
— А на холме с востока, за тем, на котором вырос вчера курган вечной памяти героев, в дубраве, поставить чуры Старых Богов. Пусть видят и они, что и их наука зря не прошла. Зло повержено, примерно наказано! И будет так впредь!
Да, это было снова рискованно. Но после того, как полгорода видело, как сожжённый три с лишним года назад жрец рука об руку с архиепископом шёл к чужеземному колдуну, и как они потом уважительно кланялись друг другу, могло сработать. И сработало.
Ближе к собору затянули что-то на латыни. С краёв площади донеслись слова давешней песни про Громовержца. И на удивление голоса звучали как-то невообразимо в лад. На разных языках. О разных вещах и Богах. Но об одной и том же вере, одной и той же вечной жизни. Зарычали северяне, славя своих Богов. И лишь наши и руяне стояли, подняв к небу глаза, прижав кулаки к сердцам. Что, кажется, тоже пели ту же самую хвалу. Без слов вообще.
— Я говорил об этом на своей земле, на землях моих друзей и союзников, повторю и на вашей, — голос Чародея тоже звучал в лад, в унисон сам с собой. Или со мной. — Не след нам лезть в дела Богов и убивать друг друга за то, что кто-то величает БелЕна Белобогом а Торанниса Перуном или Тором! Если у вечных и великих вдруг будет такое желание — они сами разберутся, кто из них главнее. Мы живём не так долго. И нам надо прожить тот малый срок, что отведён нам Ими под Солнцем, честно! Растить хлеб, ловить рыбу, варить эль, рожать и воспитывать детей. До тех пор, пока на этих землях будет воля моя и моих друзей — да будет так!
— ДА БУДЕТ ТАК!
Десяток языков и наречий, тысячи гло́ток, головы и глаза разного цвета, люди разного роду-племени грянули эту фразу так, что можно было даже не сомневаться — Боги услышали точно.
Глава 13
Черный человек
Уже почти перед самым отбытием из аббатства стояли на крепостной стене, договариваясь об очередных важных и нужных вещах. Без криков, без ругани, и даже почти без споров. Нет, разногласия, конечно, были, но как-то на удивление быстро разрешались. И создавалось такое впечатление, что каждый из участников обсуждения был этим несказанно удивлён. И тому, что вожди собрались в кои-то веки не хвастаться или почести собирать, не добычу делить, не важностью и собственной значимостью мериться. И тому, что если сам Чародей слышал что-то, что было для решения задачи, для дела, полезнее, чем то, что предлагал он или его люди — то не считал зазорным принять новое предложение, да ещё и благодарил искренне того, кто его, предложение то, выдал, не побоясь. Будто и вправду тут собрались те, кто думал не только и не столько о золоте, серебре и блескучих камушках.
На хозяйстве оставляли Стиганда и сотню норвегов с десятком нетопырей. С несложной задачей: не утратить город за те несколько дней, что требовались нам, чтоб прошвырнуться к морю на юг. И продолжить руководить разбором завалов и пожарищ собора. Одного недобитка добрали вчера, когда он исплевал последние отравленные иголки в щит на колёсах, который катили перед собой проходчики, и потом сам себя ужалил, как скорпион. Шли, конечно, очень медленно. Но очень верно. И часть из змеиных кладов выудили на свет ещё вчера.
Старшим по связи оставался тот самый Самуил, торговец разным товаром, что, кажется, даже похудел за эти дни. А ещё поразил невероятно тем, что, принимая участие в разговорах королей и архиепископов, будто в прямом смысле слова наступал на горло национальным чертам, общительности и, так скажем, рачительности. Вот прямо видна была его боль, когда разговор заходил про деньги или хоть какие-то призрачные возможности их появления или расходования. То есть практически на любую тему. Но толстяк крепился изо всех сил и молчал, едва не пла́ча, чем заслужил расположение даже Рыси.
— Сёма, если вдруг шо не так — я ж тебе башку сниму. Цени, чернявый! Остальные, кто меня подводит, гора-а-аздо паскуднее подыхают, прямо не приведи Боги. Не так пакостно, как те, кто Всеслава подвёл или попробовал обмануть, конечно, но тоже хорошего мало. Да какой там мало, вовсе нихрена хорошего, — проникновенно вещал он на ухо торговцу, покрывшемуся мгновенно смертной бледностью и крупными каплями холодного пота.
Но дядин племянник и впрямь оказался приобретением бесценным. А получив вместо двух обещанных пудов сразу четыре, да ещё и авансом, потому как своими глазами никто из нас кораблей на рейде Дувра ещё не видел, и вовсе чуть, кажется, гипертонический криз не заработал от неожиданности.
Армада тёти Ани и её друзей должна была появиться на горизонте порта завтра, около полудня. Нам всего и дел-то оставалось, что спалить к псам флот Вильгельма и подготовить порт к прибытию новых хозяев. А в то время город тот был побольше Кентербери. Раза в три, если не во все пять.
Сводной флотилией командовал Филипп Первый, король Франции. Двоюродный братец, получается. Входили в неё корабли франков и союзников. И то, что тётка отправила в такое путешествие первенца, говорило о многом. Как и те шёлковые ленты телеграмм, что приносил запыхавшийся Сёма. Читая их простое, вроде бы, содержание, Всеслав хмурился и думал гораздо дольше, чем того требовали две-три скупых строчки текста.
Незаметные прочим штрихи и украшения некоторых букв, смотревшиеся вполне органично в шифровке и лишнего внимания не привлекавшие, были важнее самих слов. И понять это могли только те, кто целый вечер разучивал эти значения тогда, в Полоцке, когда стало известно о планах и кознях лихозубов на франкских землях. Когда тётку только что не силой пришлось удерживать от того, чтоб она не рванулась домой со всей доступной и возможной скоростью. Тогда спокойствие и рассудительность, Всеславовы и мои, очень помогли. Помогли они и