По раненым и тем, кто оттаскивал их, вопивших дурниной, назад, не стреляли. Пусть вернут в лагерь, пусть пронесут мимо других ратников. Ожоги смотрелись отвратительно даже отсюда, издалека, а уж вблизи-то наверняка выглядели и вовсе страшно. Я снова вспомнил тех ребят-танкистов, что тогда доставили в Кабульский госпиталь в сопровождении Павла Петровича после того, как колонна попала в ловушку в ущелье. Всеслав снова внутренне передёрнулся. Сохранив на лице изначальную улыбку победителя. Играя роль дальше.
Пару раз прибегали вестовые, и одним из них оказался знакомый Мэл. Дальние дозоры перехватили разведку Вильгельма. Это были тринадцатая и четырнадцатая по счёту группы, отправленные противником. С докладами обратно к нему не вернулась ни одна. Сложно возвращаться, если тебя расстреляли с деревьев или разорвали собаки с клыками похлеще крокодильих. Погибло несколько ребят, но вестовые об этом говорили с какой-то даже гордостью. Ну да, на любой войне должны быть герои. И мёртвые они зачастую бывают удобнее живых.
К вечеру нападавшие решились на вторую попытку. Перед отрядами катились повозки с высокими плетнями из сырых прутьев, которых нарубили в окрестных лесочках. Заставив Рысь, Крута и Хагена изрядно попереживать и страшно поматериться. Их ребят по флангам пряталось больше остальных. Но судя по тому, что движения во вражьем стане больше обычного не наблюдалось, дизентерийные лесорубы засад не обнаружили.
Щедро поливая берег стрелами, конструкции одолели броды, сваливая позади себя вязанки вновь привезённого хвороста, взамен тех, от которых осталась одна зола, и то не везде. Наши лениво отплёвывались редкими и тщательно неприцельными выстрелами, время от времени вопя что-то напуганное. Ещё соревновались между собой, у кого выйдет припадочнее остальных, заполошнее всего. Пока вёл один из операторов катапульты. Не знаю, было ли его слышно за стенами, но вопил артистично, от души. А чего ему? Бочки заряжены, факел в руке, наводчики следили за теми, кто передавал ориентиры со стены: «на ладонь выше, на две правее». Скучно было, вот и орал во всю глотку.
Крепость пару раз огрызнулась стрелами уже без шуток. Заорали снаружи. И полетели от холма конные отряды, подбадривая и себя, и свой транспорт. Он, умный, хоть и четвероногий, копытный, второй раз плясать по здешним граблям не рвался. Как чувствовал.
Снова лязгнули катапульты. Именно тогда, когда кавалерия основательно втянулась в реку, путаясь в вязанках, по которым валила густо, вплотную друг к другу. Увидев над стеной знакомые уже дымящиеся бочки, пехота рванулась под самые стены, подпираемая сзади всадниками. И река вспыхнула снова. Оба брода превратились в огненную западню. С воем неслись назад галопом те, кому повезло не дойти до злой Ставр-реки, и на кого не долетели пылавшие капли. А на нашем берегу под стенами почти в упор всех вымели Яновы, появляясь над зубьями и в бойницах вразнобой, как чёртики из неведомых пока табакерок, стреляя и тут же пропадая, чтобы вновь подняться и выстрелить через несколько секунд и шагов. Смертный вой и тяжкая вонь палёного мяса взлетали к небу, но будто зависали над землёй. Небо их не принимало. И тут, как по волшебству, поднялся ветер. Он сдувал прочь от стен аббатства визг, смрад и души тех, кого небеса не ждали.
И тот же самый ветер чуть оживил лицо Всеслава, совсем уж было застывшее мёртвой улыбавшейся маской. Такой, смотреть на которую и врагу не пожелаешь. Подняв глаза, он посмотрел, расцветая, на чёрные клубы, что всё быстрее тянулись с юго-востока на северо-запад. И вытянул не глядя в сторону правую ладонь. По которой тут же хлопнул Гнат, аж светившийся от счастья в надвигавшихся сумерках. Последних сумерках нормандской армии.
Перекличка за рекой продолжалась и в накрывшей поле боя ночной тьме. Но уже не суматошная, а более-менее спокойная, ровная, через одинаковые почти промежутки времени. Посты и дозорные обозначали себя, освещая путь факелами. Огромное поле и холм позади него походили на ночное небо, только огонёчки по ним перемещались, а не висели равнодушно на одном месте, как вечные звёзды. Тусклый, ущербный серпик убывающей Луны света почти не давал.
— Ну, други-братья, с Богом! Что делать — каждый знает. Молчим только, ещё раз повторю. Солнце выйдет — наговоримся вволю, а до той поры молчок! — отдал последнее напутствие Чародей. Вожди обнялись, как спортивная команда или разведвзвод перед выходом, все разом, стоя в общем кругу. Так же, как Гнатовы перед ними только что. Так же подпрыгнули пару-тройку раз, убедившись, что снаряжение и оружие на выдаёт звуками. И так же нырнули в раскрытую пасть подземелья под Кентерберийским аббатством. Теперь уже точно безопасного и пустого.
Всеслав шагал, пригнувшись под низкими сводами подземного хода, между Рысью и Варом. Факелы, коптившие стены и потолок, закончились, и двигался отряд практически наощупь. Но великий князь, зная Ти́товых, не переживал и не сомневался. Эти и с закрытыми глазами куда надо выведут. И с выколотыми.
Где-то наверху, над толщей земли, тянули по насте́ленным плахам, половинам брёвен, на медвежьих, коровьих и лосиных шкурах катапульты и баллисты, ставя в отведённые для них места. Там, где уже горели в ямах хитро сложенные костерки, не дававшие ни искры, ни отблеска. Туда же на руках, чтоб ни ось не скрипнула, ни колесо не стукнуло, подносили бочки и заточенные брёвна. Всё в точности с согласованным и утверждённым планом. Без часов, конечно, было сложновато, но только не имея привычки. У Всеслава и его людей та привычка была. Они, кажется, время нутром чуяли. Мне же постоянно хотелось поднять к глазам левое запястье, чтобы глянуть на прямоугольные стрелки над зелёным циферблатом старой «Славы», как я привык за десятилетия той, прежней жизни. Но ничего не попишешь, новая жизнь — новые правила.
Из-под земли вылезали бесшумно, как грибы. Только в отличие от них тут же смещались в стороны, давая дорогу другим, шедшим следом. Разбор этого хода завершили только позавчера, поэтому внутри было неудобно, узко и грязно. Но нам земля, сажа и копоть особо не вредили. Мы и так все были в них, заранее. И лица, покрытые золой с жиром, были немного похожи