— Спи, Заслав, — хрипло сказал я, вспоминая, как делал великий князь, пользуясь своим гипнозом. И провёл ладонью перед лицом мальчика. Рука была тяжёлая, как рельс. Веки его опустились рывком, только что не хлопнув, как крышка погреба.
— Легче, Всеслав. В тебе сейчас не только твоя сила, — проговорил за спиной слепой старик. Напряжённо, будто лодью на волоке тянул. Один.
Я кивнул, приложил правую ладонь на сустав крепко спавшего сидя мальчишки… И обмер.
Я видел бесчисленное множество рентгеновских снимков. Видел снимки УЗИ, начиная от самых первых, отвратительного качества. Протоколы и снимки МРТ и КТ, до самых последних, ультрасовременных, где было видно вообще всё, в мельчайших деталях и подробностях. Сейчас было похоже. Только лучше.
Перед глазами были вертлужная впадина и головка бедренной кости. По их расположению было ясно, что это задневерхний подвывих бедра. Его ещё подвздошным называют в литературе и пособиях. Только выглядел он не так, будто случился несколько лет назад, а словно произошёл только что. Видимо, в момент удара древком копья мальчик как раз поднял ножку для следующего шага, а сделать его уже не успел, сбитый ударом. Не было видно ни разрушения сустава, ни атрофии мышц. Наверное, то, что дети всегда были шустрыми и энергичными, помогло. Да, он берёг ногу при ходьбе, но критичного нарушения в мускулах я не заметил, хотя смотрел очень внимательно. Это совсем не походило на привычную клиническую картину хронического вывиха или дисплазии. То, что ладонь «видела» всё лучше, чем самые современные аппараты моего прошлого будущего, почему-то не смущало. И как именно это работало — не интересовало вовсе. Работает — не мешай. Я знал, как поставить его на ноги, на обе, твёрдо и уверенно. И насчёт «знал», и насчёт «на́ ноги».
— Гнат, — голос был сдавленным и каким-то вибрирующим. Говорить было тоже тяжело. Рысь возник рядом мгновенно. — Смотри, придержать его нужно. Крепко, но так, чтоб не поломать. Шевелиться он не должен вовсе.
Друг кивнул отрывисто. В глазах его что-то очень настораживало, но думать об этом было совершенно некогда. Мало ли, когда откажет этот сканер в ладони? Сейчас замолчат дедушки — и я ослепну. Нет, памяти, и моя, и встревоженная Всеславова, наверняка сохранили «снимки» навечно, но упускать такую возможность было бы глупо и обидно.
Заслава положил на лавку, головой к матери, которая искусала губы в кровь, ногами к Энгелю, который, кажется, не падал в обморок только потому, что просто забыл. Ногу мальчишки свесил с лавки. Сидение на удачу было высоким, до пола ступня не доставала. И нога прямо на глазах стала выпрямляться. Странно, обычно мышцы даже при общем наркозе расслабляются минут через пятнадцать-двадцать, а не вот так, сразу. Хотя это совсем не единственная странность за сегодня, одной больше, одной меньше…
Показав Гнату, как именно и где нужно было фиксировать мальчика, я согнул его ногу в бедре и колене. Основанием левой ладони упёрся в подколенную ямку, а правой рукой чуть повернул голень. И даже не «глядя ладонью» увидел, как подходит головка кости ко впадине и входит в неё со щелчком. От которого подскочили мать и отец Заслава. А Рысь только икнул, но не сдвинулся ни на миллиметр. Проведя над суставом рукой, проверил: да, всё было в порядке. Дело было за малым — найти где-нибудь поблизости шину Белера, чтоб вытянуть ногу и исключить возможность того, что подвижный мальчонка случайно испортит мне всю работу, а себе походку. Но додумать эту мысль я не успел. Потому что упал и выключился, как телевизор из розетки.
— Хельги так не мог, — раздался голос.
Я стоял на краю той самой площадки, где вокруг негасимого костра выстроились кольцом вечные чуры-истуканы. Рядом был Стоислав. Зрячий. Его ярко-голубые глаза на старом лице смотрелись непривычно и невероятно.
— Он жив? — спросил я первое, что пришло на ум.
— Гляди-ка, и впрямь не о себе первые слова, — усмехнулся старик. — Ладно с ними всё, и с мальцом, и со Всеславом. Мордатый сакс только с лавки опал, дух от него едва не отлетел от переживаний. Впечатлительный оказался, а так с виду и не подумаешь.
— Заслава перевязать надо туго, чтоб ногой не дёрнул, как в себя придёт, — продолжил я говорить о том, что считал главным и единственно важном.
— Охолони малость, гость далёкий, — выставил ладони дед, не прекращая улыбаться. — Мы пока здесь беседы ведём, там, в дому́, мига малого не пройдёт. А как воротимся — сам всё и сладишь. Чую, вернее тебя ни у кого не выйдет. Много, знать, довелось людей исцелять?
Наверное, там тоже был какой-то гипноз или что-то вроде того. Глядя в небесно-голубые чистые глаза древней души, я начал говорить. Вспоминая давно позабытые мелочи и детали, о которых, кажется, и сам не знал. О родителях, о войне, о голоде и холоде, самых ярких воспоминаниях детства. Об учёбе и работе, которых в жизни мой было больше всего. О жёнах и детях. О стране и мире. Обо всём, что знал, что видел и что оставил там, в своём прошлом будущем. Стоислав слушал невероятно внимательно и чутко, редкими вопросами подстёгивая и направляя эту скачку воспоминаний. Я только потом задумался о том, что «скачка» в том случае могла быть и от слова «скакать», и от «скачивать». Дед явно очень внимательно запоминал услышанное, анализировал и сравнивал, наверное, с тем, что уже знал до меня. Что могла знать всеведущая душа Великого Волхва, какие возможности были доступны ему — почему-то даже думать не хотелось.
А потом, будто отдариваясь за то, что узнал от меня, заговорил и он.
— Славка!
Рысьин голос начался с низкого глубокого утробного свиста-рокота, длившегося несколько секунд, потом зазвучал странный мычащий гул, и лишь к последней «а» в имени друга скорость звука вернулась к привычной, нормальной. За это время я успел увидеть по пути в тело, что стояло на коленях возле лавки, как поклонился шести старикам в белых одеяниях Всеслав. И будто по невидимой лестнице спустился из-под высоких стропил вниз. Как раз в то