Я снова говорил чистую правду. И он это чувствовал. И очень, нестерпимо сильно, хотел верить и надеяться на чудо. Которого не будет, об этом я сразу предупредил. Судя по походке, у мальчика был подвывих бедра или дисплазия тазобедренного сустава. Возможно, врождённая, или после травмы. Сложно. Очень сложно, особенно с врождёнными, если мальчонке уже четыре года, и всё это время сустав разрушался.
Но ставить диагнозы по походке, не видя пациента, я себе никогда не позволял, ни в будущем, ни теперь. Я и раньше не верил гадалкам и экстрасенсам, что по фотографии «снимали и портили». Не верил я и в остеопатов, и в мануальную терапию, правда, но ровно до тех пор, пока Саша, зав терапией в моей родной больнице, не отучился по обоим этим спорным направлениям. И не поставил меня на ноги, когда в очередной раз разбил радикулит, причём даже быстрее, чем обычно. В общем, к неклассическим методам лечения, которые опирались на токи, энергии, вибрации и прочие материи, каким меня не учили, я относился с недоверием. Но хотя бы отрицать их эффективность перестал. А вот учиться так и не собрался. Поздно в моём тогдашнем возрасте было переучиваться с доказательной медицины на новомодную. Хотя, изучив переводы ведьминых записей, сделанных тем толмачом, что нашёл Шарукан, с удивлением узнал, что те методики были совсем не новыми.
Энгельгард, граф Экерны, властелин Рачьей бухты и сопредельных земель, гениальный архитектор и строитель-виртуоз, смотрел на меня неотрывно. И в его водянистых глазах было значительно больше влаги, чем обычно. И та надежда, которую он так старался скрыть даже от самого́ себя, расцветала во всю мощь. Потому что словам страшного колдуна, отрицавшего то, что он колдун, хоть только что признавшего, что разворотил каменную кладку одним арбалетным болтом, он поверил сразу и безоговорочно. А вера, надежда и любовь, как известно, родные сёстры. Любовь к незнакомому мне пока мальчику и его матери помогла родиться той вере в возможный благополучный исход. А уже та вера родила надежду. Как сказала бы Домна: здоровенькую такую, бОльшенькую.
— Я верю тебе, Всеслав. Я принимаю твоё слово, и в ответ повторяю сказанное мной. Генрих не узнает ни от меня, ни от моих людей о том, что в Шлезвиге поменялся хозяин. И что самого́ Шлезвига больше нет, а есть новый город Юрьев-Северный. В котором простой люд впервые на моей памяти не боится и не проклинает тех, кто два дня назад пришёл занять эти земли. И занял почти без крови. И вовсе без крови невинных. Я дождусь тебя. И пойду с тобой.
Он протянул мне широкую и мозолистую ладонь. Возможно, это было не по правилам, имперским и дворцовым протоколам этого времени, где графам не полагалось здороваться с князьями, тем более великими. Но во-первых, знание этих протоколов не входило в перечень Всеславовых тайных и явных. А во-вторых, плевать он хотел на правила, все вообще, и эти, дворцово-протокольные, в частности. Поэтому шагнул навстречу соседу, крепко сжав сперва его предплечье в дружеском рукопожатии, а потом и обняв крепко. Вряд ли это было в ходу у пап и императоров, в лучшем случае предоставлявших ручку облобызать. Не знаю, ни я, ни Всеслав настолько близко ни с одним из них не сталкивались. Пока.
Энгельгард вздрогнул, поднял руки, подержал их чуть на весу, не решаясь продолжить движение. Но решился-таки. И тоже обнял заморского Чародея. Крепко, по-мужски. По-соседски.
Провожали нас всем городом. Ну, или не нас, а тех, кто подрядился лямщиками-бурлаками, помочь новым хозяевам и их союзникам дотянуть лодьи до Тренена. Но злых или недовольных ни на берегу, ни дальше, как-то не попадалось. Потому что за помощь в переходе русский князь отвалил столько, сколько года за три заработать удавалось не всякому. Причём именно что отвалил — работа, ещё не сделанная, была оплачена вперёд. А заранее были пущены гонцы к ваграм и датчанам, со словами о том, что в Юрьеве-Северном вскоре можно будет очень успешно расторговаться. Через одну-две седмицы можно было ожидать богатых ярмарок. Но товары должны были прийти только с востока, ближнего юга и севера. Западная сторона была блокирована отрядами Будивоя и Эдельгарда, со строжайшими приказами задерживать или убивать любого, шедшего с заката. Вереница руянских и датских кораблей потянулась к Тренену неспешно, но неумолимо, в сопровождении протяжных песен на четырёх языках, что так помогали идти в ногу воинам и землепашцам, рыбакам и охотникам, плотникам и кузнецам. Христианам и язычникам. Русам, руянам, шведам, датчанам и ваграм.
— Ни единой лодочки на всей реке. Передо́хли они все, что ли? — недовольно бурчал Рысь, меряя шагами дно «нашей» лодьи.
— Это вряд ли. Скорее всего, Олаф успел, перекрыл устье Эйдера, — предположил Всеслав, не оглядываясь. Он всматривался в берега, отыскивая поселения, которые попадались неожиданно редко, и запоминая ориентиры.
— Да я про здешних, рыбаков да прочих, — пояснил озабоченность Гнат. — За весь день никого!
— Ну так тут и жилья, как местные говорят, особо и нет в окрУге, — удивился князь.
— Дикий край, тьфу. Закатные земли, что с них взять? В городах друг у друга на головах селятся, а возле речки, где уж точно с голоду не помереть — шаром покати, — негодовал воевода.
— Я думаю, тут Хольстены за пару-тройку лет как метлой всех повымели, чтоб в их дела никто не лез. Вот и не селятся теперь. Это ж не последняя речка в здешних краях. На других-то не убивали да на ветках не вешали, поди, — задумчиво проговорил князь. Провожая взглядом уже пятое или шестое место на берегу, где в траве и кустарнике угадывались остатки построек. А на ветвях деревьев, что стояли ближе к воде, видны были характерные старые шрамы-потёртости. Будто здесь кто-то и вправду плясал в петле. Всю жизнь, до самой смерти. Близкой.
До Холма́, или, как его звали местные, Хо́льма, дошли всего за день. Ну, то есть первые лодьи скатывали в Тренен, когда Солнце ещё не село. Повезло и с погодой, и с грунтом: стояла жара, дождей не было давно, по сухой траве и каменистой здешней почве дубовые катки шли, как асфальтоукладчики в моём времени. Те, что шли следом, вынуждены были даже останавливаться и выжидать: по укатанной передними «автостраде» кораблики только что