Которые, я надеюсь, скоро появятся.
Сказать, что предстоит сложная работа — не сказать ничего.
Что я хочу сделать? Примерно вот это.
Есть так называемая «кентуккийская» винтовка — это не просто ружьё, это веха в развитии стрелкового оружия. Она в своё время изменила представление о стрельбе. История её рожденья — путь от кузнечной смекалки немецких переселенцев в Пенсильвании до тонко отточенного охотничьего и боевого инструмента, который потом назвали по месту, где он прославился. Мастера брали полосы железа и древесину, вкладывали в каждую деталь долгие часы терпения и скрупулёзного труда, и в итоге и получалось длинное, изящное оружие, отличающееся невероятной красотой и такой же точностью.
Её характерная черта — длинный тонкий ствол. Обычно он делался длиной от полутора до трёх футов и больше (то есть 90–130 сантиметров). Большая длина придавала пуле устойчивость: чем длиннее ствол, тем лучше порох сгорает, тем более ровно выходит пуля. Вес у таких винтовок был умеренный — не тяжёлая боевая пищаль и не лёгкая карманная шомполка. Чаще около трёх с половиной — пяти с половиной килограммов; достаточно тяжело, чтобы гасить отдачу и держать прицел, но не настолько, чтобы стрелок быстро уставал.
Эти винтовки потрясали своей точностью. На коротких дистанциях любая пищаль даёт попадание — но в те времена только кентуккийская винтовка позволяла целиться на сотни шагов. Практическая точность — то, на что рассчитывал охотник или снайпер того времени, обычно достигала ста пятидесяти — двухсот метров; стрелку с умением и терпением под силу было попадать и дальше — до трехсот-трехсот пятидесяти метров в зависимости от патрона и погоды. Для восемнадцатого века это были по сути невероятные показатели: пуля летела ровно, и тот, кто умел целиться и плавно нажимать на спуск, мог поразить цель там, где обычное ружьё уже было бессильно.
Эффект от появления таких ружей был ошеломляющий. Солдаты и охотники видели: один стрелок в засаде может менять ход дела, один прицельный выстрел — и вражеский военачальник упал. Люди стали иначе смотреть иначе на огнестрельное оружие. Поэтому кентуккийскую винтовку часто называют прародительницей «снайперского» оружия. Ее эффективность была действительно близка к тому, что понимают под снайпингом: одиночная меткая стрельба на огромные для того времени дистанции.
Все было хорошо. Да, много сложной и тяжелой работы, но к этому мне не привыкать. Однако затем последовал удар, и причем с очень неожиданной стороны.
…Я никогда не думал, что спасение племени от неминуемой смерти может обернуться такими сложностями в моих отношениях с Дашей. После того, как мы перевезли остяков в Кашлык, жизнь в нашем зимовье изменилась.
Айне, молодая шаманка племени, подходила ко мне по разным вопросам чаще других. Я старался не обращать внимания на её долгие взгляды, на то, как она замирала, когда я проходил мимо, как её голос становился тише и мягче, когда она обращалась ко мне. Делал вид, что не замечаю.
Но Даша заметила. Женщины всегда чувствуют такие вещи острее нас.
Тот вечер начался как обычно. Мы сидели у очага, я делал чертеж на остатках привезенной неведомо когда из вотчины купцов Строгановых бумаги, Даша штопала мою рубаху. За стенами избы выл зимний ветер, швыряя снег в затянутые пузырём окна (до стекол еще руки у меня не дошли). Вдруг она отложила иголку и взглянула на меня так пристально, что я поднял голову от работы.
— Почему она так на тебя смотрит? — спросила Даша без предисловий.
Я почувствовал, как внутри всё сжалось. Притворяться, что не понимаю, о ком речь, было бы глупо.
— Не знаю, — ответил я, стараясь говорить спокойно. — Не обращал внимания.
Даша помолчала, разглядывая меня. В отблесках огня её лицо казалось особенно красивым.
— У вас с ней что-то было?.
Ее голос очень напоминал допрос.
— Нет! — я отложил бумагу и повернулся к ней всем телом. — Даша, нет, ничего не было!
— Но она… она смотрит на тебя так, будто…
— Будто что?
— Будто ждёт чего-то. Будто между вами есть какая-то тайна.
Я встал, подошёл к ней, сел рядом на лавку. Взял её руки в свои — они были холодными, хотя мы сидели у самого огня.
— Даша, послушай меня внимательно. Между мной и Айне ничего не было. Да, я помог её племени несколько раз, вытащил их из той проклятой тайги, где они умирали от голода и этого страшного мерячения. Но это всё. Я делал это не ради неё, а потому что не мог иначе. Ты же знаешь меня.
— Знаю, — она кивнула, но в глазах всё ещё плескалось сомнение. — Но она… Максим, я же вижу, как она на тебя смотрит. Это не просто благодарность.
Что я мог ответить? Соврать, что не замечаю? Но Даша не дура, она бы поняла. Признаться, что да, я вижу эти взгляды, чувствую это странное напряжение, когда Айне находится рядом? Это бы только усилило её тревогу.
— Даша, — я сжал её руки крепче. — Я не могу отвечать за то, что чувствуют другие люди. Могу отвечать только за себя. А я люблю тебя. Только тебя. И я не променяю тебя на остяцкую девчонку.
— Она не просто девчонка, — тихо сказала Даша. — Она шаманка. Они… они умеют привораживать.
Я не смог удержаться от усмешки.
— Даша, ну что за глупости? Какие привороты? Ты же умная!
— Умная, — она грустно улыбнулась. — Но я видела, на что способны их шаманы. Видела, как они впадают в сон наяву, как предсказывают будущее. Как лечат болезни травами и заговорами.
— Лечат травами — да. Это знание природы, не более того. Всё остальное — внушение, самовнушение. Даша, милая, неужели ты думаешь, что какая-то шаманка может заставить меня разлюбить тебя?
Она долго молчала, глядя в огонь. Потом вздохнула:
— Нет. Наверное, нет. Прости меня, Максим. Просто… просто иногда мне страшно. Мы так далеко от дома. И когда я вижу, как она смотрит на тебя, как она всегда оказывается там, где ты… Мне становится страшно, что я могу тебя потерять.
Я обнял её, прижал к себе. Чувствовал, как она дрожит — то ли от холода, то ли от переживаний.
— Ты меня не потеряешь, — прошептал я ей в волосы. — Обещаю тебе. Я не изменял тебе и не собираюсь. Ни с Айне, ни с какой-то другой женщиной. Ты — моя жена, пусть и без венца. Ты — мой друг, моя опора. Без тебя я бы здесь давно сошёл с ума или