— Деваться некуда. На счёт три палим, — прошептал Черкас. — Целиться в грудь. Раз… два…
Медведь взревел и бросился вперёд с неожиданной для такой туши быстротой.
— Огонь!
Три выстрела слились в один. Дым от пороха на миг заволок поляну. Медведь споткнулся, но не упал. Ревя от боли и ярости, он ринулся прямо на Кондрата. Тот едва успел откатиться в сторону — когтистая лапа прошла в дюйме от его головы, вспоров снег до самой земли.
Черкас выхватил саблю. Микита схватился за топор — перезаряжать пищали времени не было. Медведь развернулся, кровь текла по его боку, но это лишь злило зверя сильнее.
— Расходись! — крикнул сотник. — С разных сторон его!
Казаки веером разбежались вокруг костра. Медведь метнулся к Миките — тот едва успел нырнуть за толстую ель. Кора брызнула щепками под ударом когтей.
Кондрат воспользовался моментом — всадил в медвежий бок саблю. Зверь взвыл и резко развернулся, выбив клинок из рук казака. Сабля застряла между рёбер, но не достала до сердца.
Черкас подскочил сзади и рубанул саблей по хребту. Клинок скользнул по толстой шкуре, оставив глубокую рану. Медведь ударил лапой наотмашь — сотник едва успел отпрыгнуть и отлетел в сугроб, потеряв шапку,
— Микита, коли его! — прохрипел Черкас, выплёвывая снег.
Микита с разбегу всадил топор между лопаток зверя. Медведь встал на задние лапы — почти три аршина роста! — и пошёл на обидчика. Но ноги уже не слушались. Зверь покачнулся, сделал ещё шаг и рухнул, подминая под себя костёр. Искры фонтаном взметнулись в ночное небо.
Казаки стояли, тяжело дыша. Пар валил от разгорячённых тел.
— Живые все? — спросил Черкас.
— Вроде целы, — отозвался Кондрат, ощупывая себя. На рукаве его кафтана зияли три длинные прорехи от когтей, но кожу не задело.
Микита молча вытащил топор из медвежьей спины, вытер лезвие о снег.
— Надо костёр восстановить, — сказал сотник. — А то замёрзнем к утру.
Оттащили тушу в сторону — втроём едва справились. Собрали разметанные головешки, подложили свежих веток. Огонь нехотя занялся вновь.
— Хоть мясо теперь будет, — философски заметил Микита, глядя на убитого зверя. — Не зря Потапыч в гости заглянул.
При свете восстановленного костра принялись за разделку. Шкуру снимать времени не было — только вспороли брюхо, вырезали печень и лучшие куски мяса с бёдер и спины. Остальное припорошит снегом — волки и росомахи растащат.
Печень тут же поджарили на углях — горячая медвежья печень, как верили казаки, давала силы. Ели молча, обжигаясь, запивая талым снегом. Мясо было жёстким, с привкусом, но после полуголодных недель казалось пиром.
— Повезло нам, — сказал Черкас, вытирая усы. — Если бы не все сразу пальнули, лежать бы кому-то с распоротым брюхом.
— Или без головы, — мрачно добавил Кондрат. — Видел я, как шатун человека бьёт: одним ударом череп, как орех, раскалывает.
Остаток ночи провели без сна. После такой встречи уснуть было невозможно — кровь ещё бурлила в жилах, руки мелко подрагивали. Сидели у огня, по очереди подкидывали дрова, следили за тёмным лесом.
К утру метель стихла. Небо прояснилось, показались редкие звёзды. Мороз крепчал — дыхание застывало в воздухе белым облаком и оседало инеем на бородах.
Как только забрезжил рассвет, собрались в путь. Завернули куски медвежьего мяса в кору, спрятали в мешки. Черкас срезал медвежью лапу — на счастье, как водится.
— Ну что, братцы, с Богом? — сказал сотник, надевая лыжи.
Двинулись на юго-восток, держа путь по солнцу. Лес начал редеть, пошли перелески с полянами. Снег лежал глубокий, нетронутый — если бы не лыжи, продирались бы по пояс.
К полудню вышли к замёрзшей реке. Лёд был прозрачный, чёрный — видно было дно с камнями и застывшими водорослями. Черкас проверил шестом — крепко, выдержит.
— По льду пойдём, — решил он. — Легче, чем целиной.
— Надо было по реке и идти с самого начала, не срезать, — пробормотал Микита. — Но задним умом все крепки.
Двигались цепочкой, держа дистанцию. Лёд иногда потрескивал под лыжами, но держал. Речка петляла между заснеженных берегов, уводя всё дальше на восток.
На привале поджарили медвежье мясо. Ели молча, экономя силы. До Кашлыка ещё много дней пути, и кто знает, повезёт ли с погодой.
— Сотник, — заговорил Микита, жуя жёсткое мясо. — А что Ермаку скажем? Что ни пороха, ни подмоги не будет?
Черкас помрачнел.
— Правду скажем. Что царь Иван отказал: мол, своих дел хватает. И Строгановы отвернулись.
— Плохи наши дела, — покачал головой Кондрат. — Кучума рати — тысячи, а нас горстка. Без пороха да свинца долго не продержимся.
— Что-нибудь придумаем, — уверенно сказал сотник, хотя в душе сомневался. — Не зря же он Сибирь покорили. Выкрутимся как-нибудь.
После привала пошли дальше. Солнце клонилось к западу, бросая длинные синие тени на снег. Вдали показались горы — невысокие, покрытые тайгой сопки. Там, за ними, лежал путь к Кашлыку.
К вечеру добрались до большого кедрача. Вековые деревья стояли редко, словно колонны древнего храма. Под ними почти не было снега — широкие лапы кедров задерживали его наверху.
— Хорошее место для ночлега, — определил Черкас. — И шишки можно пособирать, орехи достать.
Устроились между корнями огромного кедра. Костёр разожгли небольшой — после вчерашней встречи не хотелось привлекать лишнее внимание.
Ночь прошла спокойно. Только раз где-то далеко завыли волки, и Микита проснулся, хватаясь за пищаль. Но вой удалялся — стая шла своей дорогой.
Утром двинулись дальше. Погода установилась ясная, морозная. Снег искрился на солнце, слепя глаза.
* * *
Юрта мурзы Карачи была меньше ханской, но обустроена почти с не меньшим достатком. Персидские ковры устилали пол, на стенах висело оружие — сабли дамасской стали, составной лук в богато расшитом колчане, кинжал с рукоятью из слоновой кости. В углу тлели угли в медной жаровне, отбрасывая красноватые блики на лицо хозяина.
Карачи налил кумыс в две пиалы из тонкого китайского фарфора и протянул одну Алексею. Инженер принял её с поклоном и отпил.
— Скажи мне, Алексей, — начал мурза, откидываясь на подушки, — каково тебе здесь, среди нас? Мы ведь не твои земляки. Наши обычаи чужды тебе, наша вера — не твоя вера.
Алексей поставил пиалу на низкий столик и ответил спокойно:
— Хорошо мне здесь, мурза. Я привык. Степь научила меня многому — терпению, умению ждать, видеть дальше горизонта. Ваши люди приняли меня. Что