Хёвдинг называл каждого, поимённо. Рассказывал, кто из каких краёв был родом, чем были славны их предки. И все как один союзники, датчане, шведы, руяне и вагры, слушали его со вниманием и почтением к нему и к его павшим воинам. У многих из которых не осталось могилы на берегу. Но к этому вольные морские бродяги севера были вполне привычными, это тревожило, кажется, только Будивоевых. Тех, кто вызвался заменить в походе сводной рати четыре десятка Гнатовых, оставшихся беречь мир и покой в Юрьеве-Северном и Янхольме. Хоть и шептался народ, что против людей руса-Чародея умышлять зло вряд ли найдутся желающие. Больно уж быстро, ярко и громко заканчивались те, кто решил навредить ему.
Великий князь велел прикатить бочку всеславовки. На такую тьму народу едва хватило по малому серебряному лафитничку. Но их, и напиток, и ёмкости, передали на соседнюю лодью, а с неё дальше. И из посуды, из какой не побрезговали отведать вожди, принял с благодарностью и уважением махонький глоточек живого огня каждый. И это будто ещё сильнее объединило воинов разных стран. Тризна по ушедшим друзьям и братьям и клятва отомстить тем, кто был виновен в их гибели.
— Чего ты там ёрзаешь? — недовольно спросил Всеслав у воеводы.
— Да понять не могу, как они умудряются все такого храпака давать? — ещё недовольнее отозвался Рысь, крутясь под покрывалом так, будто лежал на тюфяке, набитом не сеном, а битым стеклом и ежиными шкурками.
Странно, никогда до этого самого дня ничего не могло помешать ему ни спать, ни есть. Об этих уникальных талантах начальника у нетопырей ходили байки и легенды. Но негромко, от греха. Княжья память подтверждала — почти не врали. Гнатка на его глазах ухитрился сожрать кусок мёда величиной чуть ли не с голову, вися на согнутых ногах на ветке высокого старого ясеня. Который в это самое время тряс внизу Третьяк, немилосердно ругаясь. Сам Славка в это время покатывался от смеха на крыше отцова терема и доедал свой кусок, поменьше. Случаев же, когда сну и приёму пищи ничуть не мешали недавние или предстоящие сражения, трупы друзей и врагов, вообще было не сосчитать.
— Отойдём-ка, друже, — потрепал он шевелившийся и брюзжавший клубок под покрывалом. Откуда тут же показалась растрёпанная Рысьина голова.
Они стояли на носу, плечом к плечу. Прохладный ночной ветерок обдувал лица, шевелил бо́роды. Мерно скрипели за спинами вёсла «дежурной смены» — караван двигался вдоль берегов Дании и ночью. И сейчас, в непроглядной темноте, которую силились, но никак не могли осветить мириады звёзд, пересекал устье Эльбы. Широкое, вёрст двадцать в этом месте. Траектория была сложной, нужно было обойти одни какие-то острова и выйти к другим, а те, другие, должны были скрыть нас от Генрихова берега, до которого в узких местах было от силы версты три–четыре. Но за навигацию и доставку отвечали другие люди, понимавшие в этом не в пример больше нашего, поэтому ни мы с князем, ни Рысь с десятниками, в обсуждения морских волков и демонов не лезли. Ещё одна старая как мир воинская мудрость: едет — едем, встанет — пешком пойдём.
— Говори, Гнат, — сказал Всеслав, когда молчание уже начало действовать на и без того натянутые нервы.
Звука голоса великого князя совершенно точно не слышал никто, кроме воеводы. Они давно научились говорить так, чтобы не бояться чужих ушей, задолго до того, как в этом появилась реальная необходимость. В этом времени, кажется, любая детская игра, будь то прятки или горелки, преследовала единственную цель: дать ребёнку шанс прожить подольше. Это в моём спокойном будущем стало по-другому. И то лишь ближе к тому времени, как я покинул его. Что мне самому, что детям моим не раз приходили на помощь навыки драться, быстро бегать и хорошо прятаться. И только под конец понаросли дети этих, как их, дьяволов… Гаджетов, во! Которые ни костёр в лесу развести, ни рыбу без удочки поймать. Словом, ни выкрасть, ни покараулить, как почти дословно говорил тот самый авторитетный гражданин, которому я давным-давно спас пса-питбуля, что поймал пулю, адресованную хозяину. Гражданин тот давно и прочно стал уважаемым господином, бизнесменом и меценатом. И борцом за экологию. Тогда можно было бороться за неё за государственные деньги. Он, кажется, получил такой грант на модернизацию и автоматизацию своего мусорного полигона, что и сам задумался: а стоило ли бегать под пулями и молотками раньше? Можно ведь было просто подождать, и Родина сама начала бы снабжать страждущих дикими деньгами, только делись. А на свалки свои как раньше не пускал ни экспертов, ни экологов, так и потом не начал. Мало ли, каких шкафов и скелетов в них там не накопилось со всего района.
— Душа не на месте, Слав, — так же неслышно отозвался бесстрашный и невозмутимый Рысь.
— Чуешь чего? — даже я почувствовал, как прижались по-волчьи уши Чародея.
— Наоборот, Слав. Ничего не чую. С того, знать, и ёрзаю…
Всеслав молчал. Он точно знал, когда друга стоило торопить, а когда, как сейчас, не стоило.
— Янко Немой, доброй памяти ему, вроде, бирюк бирюком был. А и у него родня осталась, есть, кому помянуть. Сестёр трое, да два брата, ты их помнить должен.
Мы с князем кивнули оба. Оба увидели в его памяти тех, о ком шла речь. Тогда только начинали замиряться с латгалами, убеждая их перейти под руку Полоцка, до той-то поры всё стрелялись да рубились. Всеслав удержал руку Ждана с копьём над одним из раненых. Тот и оказался Яновым младшим братом. Тогда Немой, ещё не ставший немым, вышел из леса и показал знаками, что готов поменять себя, здорового воина, на раненного парнишку. С той поры и пошло на лад с их племенем.
— Он захоронку достал в Полоцке, как уходили. И со своими родне отправил. Они там, наверное, на то золото город построить смогут. Как чуял что-то Немой. И молчал.
Молчали и мы, слушая солоновато-сладкий морской воздух. Не обращая внимания на неловкую двусмысленность сказанного Рысью.
— У меня, Слав, кроме тебя и твоих, и нету никого. Мне ни память, ни науку передать некому. И золота копить я так и не выучился, — неожиданно прерывисто вздохнул он. И вздох этот прозвучал громче, чем всё сказанное.
Дикого мальчишку отец привёз из похода не то на куршей, не то на кого-то поближе. Родители его тогда сгинули, а шустрого мальца Брячислав Изяславич велел взять с собой в Полоцк и приставить к делу. И выучить ремеслу, какое по́ сердцу придётся. Только ему самому об этом ничего не сказал, понятно. Так и появился у Славки сперва соперник по играм, а потом и лучший друг, после того, как они расквасили друг дружке носы́.
— Дурь городишь, Гнатка, — отозвался-таки Всеслав, прямо щекой и ухом чуя его взгляд искоса. — У тебя родных — вся дружина. Ты своей наукой такой тьме народу жизнь спас, что память про тебя жить точно будет дольше, чем мы с тобой. А золота, думаю, мы обратно повезём столько, что самим бы места в лодьях хватило.
— Думаешь? — он только что носом не шмыгнул, как в детстве.
— Знаю, братка. Эта мразота, как отец Иван говорил, давно там сидит. Нор нарыли под монастырём — стае кротов только обзавидоваться. Но золото без доброй цели — не на пользу. Пропьёшь или потеряешь, — уверенно сказал Всеслав. И удивился тому, как я хмыкнул внутри. Потому что не знал этой хохмы про сельского мужика, которого в городе триппером наградили. Про который в этом благословенном времени, впрочем, тоже не знали.
— Цель? — переспросил Гнат, насторожившись.
— Да. Как в битве. Есть цель — есть, куда стрелу пустить. Нет цели — потеряешь стрелу зазря. А мы ведь воины, друже. И жизни наши — те самые стрелы и есть. Жалко зазря. По одной у каждого, запасной нет.
— А счастье? В чём счастье наше, Слав? — и я почувствовал то же, что и Чародей. Который впервые в жизни слышал голос лучшего друга с такими интонациями. Будто он говорил не с тем, с кем воровал мёд и яблоки. А с кем-то несоизмеримо бо́льшим.