Лодок на реке почти не появлялось. Те, что заплывали, на свою беду или счастье, это ещё как сказать, оставались в гостях. Две деревеньки на побережье и городок выше по течению спорить с толпой вооружённых северян не стали и мирно отошли под нашу руку. Народ, искренне удивившись, что ни грабить, ни жечь, ни насиловать никто никого не начал и не планировал, судя по всему, перестал шарахаться и падать ниц при виде викингов. Начал угощать нормальной едой и элем. За которые воины расплачивались не торгуясь. Девки, завидев ратников, принимались краснеть и стрелять глазками. Хаген говорил, неплохие попадались. Наши плевались, говоря, что не настолько оголодали, чтоб с такими конскими мордами по сеновалам тискаться. Кто бы что ни говорил, а краше наших, русских, точно нигде не попадалось.
Речка Ставр оказалась широкой только в самом начале. Ну, то есть ближе к концу, к устью. Буквально через пару поворотов от нашего первого места базирования она сжимала берега так, что двум драккарам вместе не протиснуться. Злой как собака Рысь по этому поводу не переставал сравнивать её со знакомым нам тёзкой, мол, тоже мне река, одно название, а от нормальной — меньше половины. Сплававшие вперёд на разведку на местных лодчонках и в местной же рванине нетопыри принесли новую схему, где окру́га уже была размечена на привычные мне квадраты, и точную почти до сажени. Над ней и думали, и снова всем штабом. А наутро третьего дня на коренастой кобылке прискакал Сёма.
Его приметили, разминаясь поутру, в густом ещё тумане и под низкими косыми лучами раннего Солнца с Гнатом. Своих тренировочных дубовых плах, понятное дело, из дому не брали — и так за каждый золотник веса на лодьях перед выходом спорили чуть не до драки. Поэтому кто-то вчера вытесал нам инвентарь из местного сырого дерева, вяза, кажется, и пристроил на ночь у берега, чтоб сильнее воды набрал, тяжелее стал.
Мы скользили по траве и мелководью в одних портках, без рубах и обуви. Рысь, намекнув, что дело может застать нас на руянских лодьях, не дав спуститься на мать сыру землю, предложил попробовать свои силы и на технике. Поэтому мы прыгали и кувыркались через спущенные с бортов весла, взбегали по ним же наверх и продолжали дробный перестук там. «Мечи» наши, окорённые–очищенные брёвна, длиной в аршин с осьмушкой, толщиной в полпяди с лишним, кружились с гулом, а встречались с влажным хрустом и брызгами. Воины смотрели за нашими плясками с интересом и азартом, многие разбивались в пары и присоединялись, отойдя поодаль. Рисковать рядом со сливавшимися в круги и петли гудевшими брёвнами дураков не нашлось. Их тут вообще не было. Все дома остались.
— Что скажешь, друже? — утерев речную воду после умывания поданным рушником, спросил Всеслав у Крута.
— Лихие вы, братцы, вот что я скажу, — честно и с уважением признал морской волк, крутя в руках измочаленную деревяшку. Тяжёлую. — Но случись на воде заваруха — у наших привычки побольше по сырым вёслам прыгать.
Не соврал руянин, это у нас с Гнаткой хуже всего выходило. И впрямь не было навыка такого, мы по лесам да полям больше. Ну и по падям ещё иногда. Поэтому в надвигавшемся мероприятии бегать по скользким вёслам никто из наших не планировал. На драккарах должны были остаться только орудийные расчёты.
Запыхавшегося торговца, что тщательно привязал кобылку к кусту наверху обрывистого берега и буквально скатился к нам под ноги, встретили молча. И только правая бровь Свена и раздутые ноздри Хагена выдавали, так скажем, некоторую тщательно скрываемую заинтересованность.
— Пгишёл ответ! — перестав отплёвываться от попавшего в рот песка, выдал-таки он.
Рысь так же молча вытянул руку. Принял переданный бережно, двумя руками, клочок шёлка, осмотрел внимательно со всех сторон и даже к носу поднёс. И лишь затем передал великому князю.
Над развёрнутой на ладони ленточкой склонились головы вождей-союзников. Кроме датчанина, он щурился с дистанции, так ему лучше было видно.
«Будет 50 кораблей. Дай три дня. Береги себя, Всеслав. Королева Анна» — значилось в послании.
— Ты уверен? — спросил Свен. У костерка малого сидели только впятером. Наверняка где-то в темноте незримо был и Гнат, и его коллеги, но на огонь глядели только десять глаз. Ну, или дюжина, если мои внутри княжьих считать отдельно.
— Полностью, — кивнул Чародей, не сводя глаз с пламени.
И с рубленого мелко мяса с солью и специями, налепленного на палочку, что уже пахло одуряюще, но ещё было чуть сыровато. В руках у каждого было по такой же. У Хагена уже вторая, первую порцию ярл сожрал, едва чуть зарумянилась, отдуваясь и рыча, уверяя, что горячее сырым не бывает. Это я научил. Завтра намечался трудный день, в наличии послезавтра вообще были вполне себе обоснованные сомнения, поэтому порадоваться вечером хорошим кебабом сами Боги велели. Готовить его я научился в далёком Кабуле своего далёкого прошлого будущего.
— Может, и прав твой воевода? Не стоит играть со смертью? — задумчиво спросил Олаф. В нашей нынешней команде он был, пожалуй, самым рассудительным и молчаливым. После Яна, покойника.
— Может и не стоит. Завтра узна́ю, — спокойно ответил Всеслав, чуть повернув прут с мясом. И хлебнув морсу. Любимого, брусничного. Дарёна в дорогу дала. Скоро закончится запас.
— А с Дувром? — следя, чтоб не подгорало незнакомое лакомство, и повторяя мои движения уточнил конунг.
— Про него послезавтра узнаю, если Боги доведут. Если не доведут — как уговорились, братья.
И Всеслав, подняв и чуть подув на поджаристую колбаску, откусил огненно-горячий и так же наперчёный кусок, пошипел, втягивая воздух мимо него, зажатого в зубах, и начал жевать, прикрыв глаза от удовольствия.
Уговор был о том, что если мы с ним завтра всё-таки доиграемся, то союзники не станут зазря гробить людей под стенами собора, а двинут сразу в порт. Где помогут подготовить и организовать высадку десанта франков. О том, что транспорт придёт не порожняком, тоже давали понять некоторые из немногих слов в тёткиной телеграмме. А там уж, исходя из имеющихся сил и средств, решат: обобрать Вильгельмовы закрома вдоль берега и уйти по-английски или дождаться хозяина и его дизентерийных воинов.
Главное же из уговора этих земель не касалось. Поклялись северяне в том, что приди любая беда, хоть Генрихом её будут звать, хоть ещё как-то, они помогут войсками семье и земле Всеслава. Да, об этом было уже говорено и даже писано тогда, на первом саммите во Владимире-Волынском. Но слова, сказанные в походе у одного на всех огня, и чаша-братина со всеславовкой, в которой смешалась кровь пятерых вождей, значили гораздо больше. Такие клятвы в этом времени не нарушались.
— Говорят, страха не имеют только сумасшедшие. Ты не похож на них. Но на того, кто боится, похож ещё меньше, — неторопливо, с паузами на то, чтоб прожевать, проговорил Свен.
— Верно говорят. А ещё говорят, что вовремя перекованный страх — лучшие меч и броня. Смерть не страшна, братья. Страшна жизнь в рабстве и бесчестии. А мёртвые сраму не имут. Так ещё прапрадед мой заповедал, — ответил Всеслав. И потянулся к плошке с фаршем, чтоб скрутить Хагену третий кебаб.
В открытые ворота аббатства под самый вечер зашли двое странников. Шедший первым был худ и невысок, опирался на криво вытесанный костыль и волочил правую ногу, что не сгибалась в колене. Второй был на полторы головы выше, сложен крепко и шагал очень осторожно. Держа правую руку на плече низкорослого. Вместо глаз у него был жуткий шрам от виска до виска.
Горемыки опустились на три колена на двоих — низенький долго кряхтел, пытаясь поудобнее разместить искалеченную ногу. И потом долго крестились и кланялись собору и кресту на нём. Ну, слепой примерно в ту сторону. Поднимались едва ли не дольше, чем садились, маленький только что не в голос стонал, дёргая за широкую холстинную штанину непослушную конечность. Судя по ним двоим, пришли они издалека, как бы не из-за моря добрались в святую обитель, полную чудес и благодати Господней. И чёртовых лихозубов, о которых в этих землях знали очень редкие единицы.