Мы с Кэлли не видели ни одного покупателя уже целый час. Мы сидели и кидались лежалым попкорном в стаканчики из-под Кока-Колы, соревнуясь, кто забросит больше. Кэлли выигрывала.
— Что ты думаешь о Джеймсе Стилвинде? — спросил я.
— Он дал нам билеты, разве нет?
— Но что ты о нём думаешь?
— О, он симпатичный. И самоуверенный. Немного самовлюбленный и любит покрасоваться. И выглядит очень моложаво для своих лет. Ему наверняка уже под сорок. Верно?
— Значит, ему было лет пятнадцать, когда его сестра сгорела в том пожаре.
— Полагаю… Ты всё ещё думаешь, что это он совершил тот ужасный поступок?
— Я думал, это была твоя идея.
— Конечно, нет.
— Ну, кто-то из нас это предположил. Может, это был я.
Она посмотрела на меня и улыбнулась. Это была ее особая улыбка, которая давала понять, что она считает тебя идиотом, но притворяется, что ты ей дорог, даже если ты знаешь, что она притворяется, а она знает, что ты это знаешь.
— Забудь об этом, Стэнли. Прекрати совать нос в чужие дела.
— Скажи, что тебе не интересно.
— Ладно, мне немного интересно. Джеймс меня… заинтриговал. Отчасти.
— И это сводит Дрю с ума.
— Да. Это сводит Дрю с ума.
— Зачем ты это делаешь, Кэлли?
— Потому что я могу, наверное. Это безобидно.
— Как ты думаешь, ты могла бы поговорить с Джеймсом?
— Поговорить? О чём?
— О том деле об убийстве.
— Нет никакого дела об убийстве. Ты не детектив, Стэнли.
— Это все равно интересно. Ты могла бы поговорить с ним об этом. Ну, знаешь, использовать свои чары.
— Я не знаю, Стэнли. Флиртовать — это одно. Но совать нос в чужие дела… не знаю.
— Наверное, ты права, — сказал я. — Никто не станет говорить о таком. Даже если считает тебя симпатичной.
— О, может, и станет. Но я не буду этого делать.
— Конечно. Я понимаю.
— Если бы я захотела, я могла бы его разговорить.
— Уверен, смогла бы.
— По твоему тону этого не скажешь.
— А какая разница? Ты права. Это глупо. Уверен, ты смогла бы, если бы захотела.
— Я не верю, что ты правда считаешь, что я смогла бы, Стэнли.
— Я такого не говорил.
— Да, но я вижу по твоему поведению, что ты в это не веришь… Ладно. Вот увидишь… Дай мне пару дней.
Я сохранял хладнокровие, спокойствие и собранность, чтобы всё не испортить. Черт возьми, впервые в жизни я перехитрил сестру.
18
Лето близилось к концу, а впереди уже маячила школа. Я старался впитать в себя каждую каплю оставшегося времени.
В те последние знойные дни летних каникул я всё ещё думал о Маргрет и Джуэл Эллен. Мысли о них вспыхивали время от времени, точно огонь, раздуваемый ветром, и так же быстро угасали, как и возникали.
Я разъезжал на велосипеде повсюду, кроме вершины того огромного холма, что вёл к дому, который я теперь называл Ведьминым. Покупал кучу комиксов и читал их, сидя на веранде: их яркие картинки и плоские герои впечатывались в память, будто выжигались там.
Я читал книги о Тарзане, братьях Харди и Нэнси Дрю, а когда уставал от комиксов, книг и велосипедных поездок, мы с Нубом бродили по лесам и ручьям.
А еще я начала по-настоящему скучать по Ричарду — в ту последнюю неделю лета я его вообще не видел. Казалось, его подхватил вихрь и унёс в страну Оз. Я заходил к нему однажды, но, когда постучал, никто не ответил.
Ещё мы с Нубом проводили летние дни, разглядывая обломки дома среди деревьев. В своих фантазиях я представлял, что по ночам дом собирается там воедино — словно пазл, складываемый богами. Всё, кроме металлической лестницы: она оставалась снаружи и вела к распахнутому окну. Я поднимался по этой лестнице и проникал в дом.
В моих грёзах всегда было темно. Когда я забирался в окно, то видел Джуэл: она лежала на кровати, опутанная простынями и одеялами, обвязанная верёвками, а вокруг стоял запах бензина. Я сидел на подоконнике и смотрел на нее. Она поворачивала голову, и изо рта у нее вырывались языки пламени.
Я сидел на подоконнике и смотрел, как она сгорает.
Иногда я воображал Маргрет: она бродила по железнодорожным путям без головы, а перед ней подпрыгивал тот самый огонёк, что мы видели.
Эти видения становились всё реже и реже.
В один из последних летних дней, около полудня, когда солнце палило так нещадно, что листья и ветви поникли, а птицы замолкли от изнеможения, мы с Нубом укрылись в тени под деревьями за автокинотеатром.
Нуб снова нашёл свою белку-мучительницу — или похожую на неё — и вскоре снова оказался на дубе, на ветке, рассказывая этой белке всё, что он о ней думает. Судя по тому, как он взлетел на дерево, можно было подумать, что Нуб — наполовину кот. Я был уверен, что, сумей я перевести собачий язык, мне бы не захотелось повторять то, что Нуб говорил той белке. То, что стрекотала в ответ белка, было, вероятно, не менее грубым.
Я посмеялся над ними немного, а потом снова обнаружил, что гляжу на гниющие обломки среди деревьев. С моего последнего визита пара фрагментов рассыпалась и упала на землю, разлетевшись на почерневшие щепки.
Однако металлическая лестница по‑прежнему держалась на месте — и я понимал, что должен подняться по ней. Эта мысль не отпускала меня всё лето, и я не мог позволить лету закончиться, не попытавшись.
Глупая затея, конечно, — но такова уж природа мальчишек.
Я поднялся примерно до середины и почувствовал, как ступени закачались. Но лишь слегка. Казалось, их надёжно удерживают сосновые ветви и лианы, оплетающие ствол ближайшего дерева.
Лестница уцелела в пожаре: остальной дом сгорел дотла, а она осталась. Лианы, дерево и время приподняли её над землёй и подвесили над прежним местом — словно извилистого металлического червя, пойманного в гигантскую паутину.
На полпути вверх лестница закачалась, и мне померещилось, как какое-нибудь проржавевшее место поддаётся. Я решил спуститься обратно. Обернувшись, я увидел мистера Чепмена, идущего по лесу. Он шел, опираясь на большой посох. Заметив меня на лестнице, он подошёл, взглянул вверх и положил руки на перила. Лестница затряслась и закачалась куда сильнее, чем под моим