Главные слова прозвучали. Акинфий Никитич не смотрел на Шуртана, но по каземату бегали багровые отсветы, словно демон метался, размышляя.
— Ты обманешь! — наконец ответил Шуртан. — Мишка Цепень тоже мне жертву обещал в обмен на побег, а ничего не дал!
— Цепень и не владел ничем. Он нищеброд. А я здесь всем владею.
За спиной Акинфия Никитича беззвучно полыхало.
— Ты же бог, — добавил Акинфий Никитич. — Ты должен в идоле жить и принимать почитание. Домна твоим идолом будет. А я тебе души подносить буду. Уговоримся, сколько ты хочешь. У меня есть. И мне чугун нужен.
Акинфий Никитич повернулся к Шуртану.
Шуртан — призрачный Демидов — задумчиво скрестил руки на груди.
— Ты — владыка огня, я — владыка железа, — убеждал Акинфий Никитич. — Нам с тобой корыстно в союзе быть. И нашей воле предела нет. Не робей!
Демон вперился в Акинфия Никитича — глаза в глаза. Акинфий Никитич почувствовал, что его насквозь как бы продуло сразу и холодом, и жаром. Он и сам боялся, трепетал, но это он искушал дьявола, а не наоборот.
— Я согласен! — заявил демон. — Я хочу!
У Акинфия Никитича словно оковы с души упали. Он ещё не уразумел до конца, какую удачу взял в плен, но стены каземата будто истаяли, и во все стороны будто распростёрлось неведомое подземное царство. Его царство. Здесь таились, мерцая, металлы и минералы, здесь во мраке настилались друг на друга каменные пласты, здесь от начала мира копилась спящая мощь природы, необоримая ярость созидания. Это было и страшно, и прекрасно.
— Переходи отсюда в домну, — хрипло сказал Шуртану Акинфий Никитич. — Переходи прямо сейчас. Чего тянуть?
Но демон сообразил, что нельзя соглашаться сразу на всё.
— Нет! — отказался он. — Сначала жертву! Мишку Цепня хочу!
— Я не знаю, где он, — возразил Акинфий Никитич. — Сам его ищу.
— Он в «стае» на Кокуе! — сразу выдал демон. — Я его через печь видел!
— На Кокуе?.. — повторил Акинфий Никитич и задумался.
В «стае» матушки Павольги укрывалась Лепестинья… Наверно, она не одна пришла в невьянскую «стаю» с Ялупанова острова, а привела за собой всех своих сподвижников, и Цепня тоже притащила… Ну, сами виноваты.
— Добуду Цепня, — пообещал Акинфий Никитич.
Но призрак замялся. Его что-то смущало.
— Я жертву принимаю с полночи до трёх часов, — сказал он.
— Экая канцелярия у тебя! — хмыкнул Акинфий Никитич.
— Мне воля дана от последнего перезвона курантов до первого. Только в это время могу из башни уходить и жечь, кого найду. И родовой пламень в твою домну тоже только в это время перенести можно.
Акинфий Никитич вспомнил: когда он вчера выволакивал обезумевшего Ваську из подвала, демон бесновался в горне и вопил: «Оставь до курантов!» Вот, получается, в чём дело было… Шуртан не всесилен и не вездесущ. И он тоже прикован — прикован к подземелью башни и бою курантов.
Акинфий Никитич протянул руки прямо в горн — к волшебному огню. И огонь принялся лизать его ладони языками, словно тёплый ветерок.
— А в доменной печи ты тоже лишь три часа плавить сможешь?
— Новый идол — новый закон, — ответил демон. — Домна станет новым идолом. Кто мой родовой пламень переносит в идола или возжигает заново, тот и закон даёт. По твоему слову буду пылать. Но в обмен жертву хочу.
Акинфия Никитича вдруг пробрал озноб. Он понял: неправда, что человек заключает сделку с дьяволом и платит душой. Нет, не так. Дьявол получит своё и без сделки. А вот демоны всегда ищут себе хозяев. И он, Акинфий Демидов, для демона куда лучший хозяин, чем беглый Цепень.
— И давно ты учуял про меня? — спросил Акинфий Никитич.
— Да сразу! — широко улыбнулся призрачный двойник. — Едва ты Стёпке Чумпину заплатил за тайну, так мне всё и просияло.
Акинфий Никитич вынул руки из горна и зачем-то вытер их о камзол.
— Цепня-то я всё равно убью, но не обессудь, если в твой срок не угадаю, — спокойно предупредил он. — Да тебе-то какое дело до Цепня?.. Ты давай готовься. Нынче в полночь я тебе жертву дам. Большую. А завтра в полночь приходи на завод «козла» растопить. Угодишь мне — тогда перенесём твой пламень в домну. Поначалу — в старую. Но у меня и новая домна ждёт огня.
* * * * *
Екатеринбургское горное ведомство, которым командовал Татищев, было ничуть не беднее Акинфия Демидова, но Татищев с какой-то въедливой настырностью предпочитал пользоваться хозяйством и припасами Акинфия Никитича. К вечеру на Господском дворе столпился казённый обоз: лошади — демидовские, сани — демидовские, возчики — тоже демидовские. Татищев уезжал из Невьянска на Благодать и забирал с собой всё, что урвал.
Офицеры озабоченно ходили возле саней, проверяя груз по реестрам; возчики поправляли конские сбруи; из раскрытых окон подвала вытаскивали на верёвках последние мешки; злой от разорения Степан Егоров записывал убытки в журнал и ругался на нерасторопную дворню.
Работные, которых уводил Татищев, топтались в стороне вперемешку с солдатами, невесело пересмеивались, прощались с бабами и ребятишками — казённое начальство никого не отпустит по домам, пока не построит два новых завода, Кушвинский и Туринский, а это, даст бог, случится только осенью, на Покров день. Где-то выпивали на посошок, бренчала балалайка и доносилось забубенное пение Кирши Данилова:
— А не мил мне Семён, не купил мне серёг,
А мил мне Иван, купил сарафан!
Шанцы да шпенцы, бекбеке, бекушенцы!
Хелмы да велмы, куварзы, визан!
Уже смеркалось, мела позёмка, и крутые крыши демидовских теремов дымились снеговыми тучами, а в маленьких стеклянных окошках зажигался тёплый свет. Наклонная башня терялась где-то в хмурой круговерти.
Савватий подошёл попрощаться с Леонтием Злобиным, плотинным мастером. Савватий помнил, как старик передал ему тетрадку со своеручным чертежом реки Нейвы и сказал, что не вернётся с Благодати. Хотелось чем-то поддержать мастера, ободрить. Злобина провожали сыновья с жёнами, дочери с мужьями и куча внуков. Леонтий Степаныч, окая, ворчал на детей:
— Мелочь-то свою почто приволокли? Просквозит их — соплями изойдут!
— Сам запахивайся покрепче, тятя, — отвечали дочери. — Расхристанным не бегай, не молодой уже, и топор не бери — без тебя лесорубы есть.
Злобин увидел Савватия.
— Не забудешь наставления мои? — спросил он.
— Не забуду, Степаныч, — успокоил его Савватий. — Бог в помощь тебе.
Возле Савватия откуда-то появился Чумпин, одетый плотно, как для зимней охоты в тайге, с луком через плечо и мешком на спине.
— Домой иду, — важно сообщил он. — Василь-па большие деньги отдаст. Я ему Кушву покажу, Туру покажу, он много воды потом сделает.
Савватий догадался, что вогулич говорит о заводских прудах.
— Шуртана увидишь — скажи, скоро под горой сильный огонь будет. Чувал, как здесь. Два чувала. Железо будет. Скажи Шуртану, пусть обратно приходит, — Чумпин хитро сощурился и засмеялся: — Я его опять продам!
— Ты очень ловкий человек, — сказал Савватий, поневоле перенимая манеру Чумпина. — Будешь очень богатый вогулич!
— Да! — гордо согласился Чумпин. — Две жены куплю.
Татищев наблюдал за сборами, стоя в своей санной кибитке. В большой епанче он выглядел нелепо, но зато наконец-то был выше всех, в том числе и Демидова. Акинфий Никитич понимал бессильную досаду командира.
— Дурацкая затея — вечером уезжать, — негромко сказал он.
— Не твоего ума дело, Никитин, — ответил Татищев.
Акинфий Никитич не возразил. Ежели этот ревнивец хочет гнать обоз в темноте по заметённой дороге, то пускай гонит: всё равно в Тагильский завод быстрее не прибудет и далёкая гора Благодать ближе не станет. Акинфий Никитич ощущал себя очень крепко и прочно. Чего греха таить, он злорадствовал, видя, как Татищев беснуется впустую. Да, горный командир нанёс урон Демидову — однако узнал, что победы ему не добиться никогда.
— Сотню работных с лошадьми я у тебя в Тагиле возьму, — надменно уведомил Татищев. —