Савватий почему-то и сам не верил себе. Он легко мог вообразить всё, что говорил, но в этих картинах не было какой-то плотности судьбы. Они оставались бестелесными, словно сны. Однако Невьяну надо утешать…
Вроде бы он получил что хотел: и волю от завода, и любимую… Вот только в обретении не было подлинности. Желанная победа не стоила ему труда, не стоила ничего. Это не победа, а подачка, которую в ожесточении гордыни швырнул Акинфий Демидов. И Савватий знал, в чём на самом деле заключается его усилие — и в чём спрятана гордыня Акинфия.
Невьяна никак не откликнулась на слова Савватия; она лежала на лавке под тулупом лицом к стене и молчала. Савватий понял, что надо оставить её наедине с собой. Слишком многое она сегодня потеряла.
— Я схожу до Кирши, — сказал Савватий. — Попрошу Лукерью постряпать нам на ужин…
Невьяна не ответила. Савватий вышел и тихо закрыл за собой дверь.
Невьяна и не пошевелилась. Она пыталась думать о жизни, которую ей предстоит вести, и ничего не думалось. Да, когда-то давно она жила в таком же доме, как у Савватия, и таким же хозяйством… И ей тогда приходилось хуже, чем будет сейчас: отцовское хозяйство было гораздо больше, а отец учил её кулаками и вожжами… Она умеет терпеть. Умеет работать. Она не боится бедности и обыденности. Но угнетало другое… Стать женой простого мастера?.. Он — на завод, она — по дому: печь, посуда, дрова, скотина, шитьё, приборка, стирка… Разве к этому она стремилась?
Она вспоминала Акинфия. Вспоминала уже без гнева и без обиды. Его сильные руки, его большое тело, его улыбку и смех… Мелкие привычки, которые замечала только она одна: как он скребёт скулу, когда размышляет, как рычит, когда умывается, как подтыкает подушку под щёку, как после трапезы по старинке сгребает хлебные крошки в ладонь, как тайком от всех грызёт — прости господи! — сырые луковицы, как нравится ему ходить босиком и чтоб не стелили на пол в покоях никаких ковров или половиков…
Но дело, конечно, не в половиках и луковицах… Акинфий всегда что-то затевал, всегда был полон каких-то намерений, плёл какие-то интриги, кого-то к чему-то склонял, уговаривал кого-то, подкупал, боролся, что-то искал, злился в поражениях и тискал её, Невьяну, от избытка радости в победах. Он яростно прорубался сквозь беды, не сидел на месте, кипел, что-то строил, орал на дураков. Его жизнь катилась с грохотом свершений, он созидал, ему мало было того, что есть, — он всегда хотел чего-то ещё, чего-то нового. Он лепил мир вокруг себя, как Творец, вот только седьмых дней не признавал.
И Невьяна заплакала, выщипывая пальцами конопатку меж брёвен. Что она наделала? На что себя обрекла? Савватий — он хороший, он добрый, он верный, однако что сверх этого? Как ей жить с Савватием? Печку топить да молиться, пока её годы бесполезно ускользают мимо?.. С Акинфием её несло по стремнине, вертело, бросало на камни, и всё было не напрасно, всему был итог: заводы, рудники, пристани, солеварни, рабочие деревни в нетронутой тайге… Земля преображалась! Но с Савватием ничего такого ей не увидеть, не лететь по стрежню, разбивая встречные скалы, а только Псалтырь читать. Душа выцветет, иссякнет, пересохнет, умрёт… И пускай у Савватия правда, а у Акинфия — грех, его грех плодотворный, он жизнь умножает!..
Савватий же в это время сидел в горнице у Кирши.
В печи томились горшки, Лукерья просеивала ситом муку, расстелив на столе тряпицу, а Кирша возился с детьми. Он мастерил куклу для Дуськи: выстругав из дощечки тулово с головой, шнурком привязывал к нему ручки-палочки. Пятилетняя Дуська замерла возле его колен, стискивая лоскут — будущий сарафан для куклы, и заворожённо смотрела на работу батюшки. Семилетний Ванюшка стоял на лавке и держался за плечо Кирши, а с другой стороны, прильнув, сидела старшая Алёнка.
— Мамыньке дитя, Дусеньке котя! — приговаривал Кирша.
— А мне саблю выстругай! — попросил Ванюшка.
Кирша повертел куклу, разглядывая.
— Давай ей личико углём нарисуем, — предложил он Дуське.
— Давай! — прошептала Дуська.
— Глазищи злющие и зубищи острющие, как у мамыньки!
— Я вот тебе скалкой по башке нарисую, — от стола пообещала Лукерья.
— Мамка доблая! — несогласно крикнула Дуська.
— А как назовём твою подружку? — не унимался Кирша.
Дуська открыла рот от сложности задачи.
— Давай Калибасья Мокросоповна назовём, — важно сказал Кирша. — Или Забубенция Дудукишна! Или Брюханида Чирикильевна!..
Дуська растерянно теребила свой лоскут.
— Таких имён-то нету, тятя! — засмеялась Алёнка.
— Маса! — придумав, закричала Дуська. — Она Масынька!
Савватий дождался, когда Лукерья вынет из печи горшок для него и завернёт в полотенце, чтобы донести горячее.
— Когда женишься-то, бирюк? — вздохнула она. — Хочешь, вдовицу тебе хорошую подыщу? Знаю парочку, а ты мужик справный. Чего маяться?
— Да как бог решит, Луша, — ответил Савватий, перехватывая горшок.
…Невьяну он увидел у печи. Невьяна подбросила дров.
— Вот поужинать тебе, — Савватий пристроил горшок Лукерьи на стол. — А мне пока некогда… Надо идти.
— Куда? — тускло спросила Невьяна.
— Я ведь от намеренья своего не отрёкся, Невьянушка…
Савватий распахнул сундук, вытащил мешок и принялся как попало запихивать в него всё, что находилось в сундуке: и новую одёжу, и старую, и разное тряпьё. Невьяна наблюдала за Савватием с недоброй тревогой.
— Что ты делаешь?
Савватий распрямился.
— Я догадался, как мне демона одолеть, — честно сказал он.
— Как?
Савватий не желал ничего скрывать.
— В подвале башни плавильный горн устроен. Я тебе о нём говорил. Пламень в горне — дверь для демона. И я её закрою. Погашу горн.
Невьяна молчала. Лицо её побледнело.
— Через подвал подземная речка по жёлобу пропущена. Она-то мне и поможет. Я затоплю подвал вместе с горном. Вода против огня. Никакой пламень не сумеет под водой гореть. Вот мой способ демона замуровать.
Способ Савватия поразил Невьяну своей ясностью, и Невьяна уже ни на миг не усомнилась: Савватий добьётся победы. И тотчас душа вздыбилась в мучительном несогласии. Нет, не надо этого! Потеря демона станет для Акинфия самым предательским и беспощадным ударом! Пускай у неё, у Невьяны, с Акинфием всё развалилось, но разрушать его надежды — чёрная, окаянная неблагодарность!
— Зачем тебе оно? — с угрюмой силой спросила Невьяна. — Я же теперь с тобой! К чему всё прочее?
Савватий грустно улыбнулся:
— А что изменилось, милая? Акинфий по-прежнему будет людей в домну бросать. И я хочу эту пагубу прекратить. Я-то в бога верю, не в демона.
Невьяна растерялась. Она не знала, что ответить. Мягкий, уступчивый и незлобивый Савватий внутри был твёрд, как железо. Как Акинфий Демидов.
— Ты отомстить рвёшься?
— Нет, — Савватий покачал головой. — Мне Демидов зла не причинял.
— А ежели… — Невьяна запнулась. — Ежели я попрошу тебя не ходить?
Савватий смотрел ей в глаза.
— А ежели я попрошу тебя ключи от подземелья мне отдать?
Во время ссоры с Демидовым он заметил, что кольцо с ключами висит на «рудной пирамиде», на фигурке рудокопа. А потом оно исчезло.
Невьяна ничего не сказала, но по её лицу потекли слёзы.
Савватий не обманывал себя: уже нет той гордой девчонки, которую он полюбил много лет назад. Долго ли длилась их радость? Не дольше лета над Святочным покосом… А потом годы и годы Невьяна жила с Акинфием и расцвела при нём, и вместо девичьей зажглась женская любовь: истинная, требовательная, полновластная — к Акинфию. И былого не вернуть.
— Я не ведаю, Невьянушка, суждена ли доля нам с тобой, — сказал Савватий. — Но свои дороги нам обоим до конца пройти надобно. А там дальше уж как бог даст. Авось и помирит. Авось соединит.
Глава восемнадцатая
«Ведомство