Чони поклонилась маме Ынсока, которая все это время до посинения ладоней продолжала молиться за сына, и наконец покинула больницу. Ноги не слушались ее. Всю дорогу она оглядывалась: и когда садилась в лифт, и когда спустилась в больничный холл, и когда уже вышла за двери больницы. Взглянуть бы на него хоть раз, прежде чем уйти… Она уже даже не чувствовала холода от летящего в лицо снега. Обувь быстро промокла, но ее это не волновало. Тело просто не ощущало дискомфорта. Такси продолжали проезжать мимо. Как и сердце Чони продолжало метаться в сомнениях: оставаться или уходить.
* * *
Он с детства помнил бездомную белую собачку, которую подкармливали всем районом. Для породы чиндо она была слишком маленькой, и уши у нее не стояли торчком, а свисали по бокам. В последнее время такую гибридную породу, распространенную в сельской местности, называли на иностранный манер — сигор джэбсон [99]. И ему снилось, как он бегает по улицам, играя с этой дворнягой. Когда же он проснулся и открыл глаза, то не увидел ничего, кроме темноты. Густой темноты вокруг. Он услышал мамин голос и попросил ее включить свет. Но та лишь горько заплакала в ответ. Он еще несколько раз настойчиво повторил свою просьбу, но свет не включался. Все потому, что лампы уже ярко освещали больничную палату.
Ынсок напряг глаза и подвигал ими из стороны в сторону. Казалось, он просто еще не проснулся и после радостного сна про собаку ему снится пугающий, тревожный кошмар. Он сжал руки в кулаки и ударил себя по бедрам, но ничего не изменилось. Это был не сон.
— Осколки стекла травмировали ваши глаза. Если по-простому, повреждена роговица. Операция прошла успешно, но теперь остается уповать лишь на чудо, — пояснил врач.
Ынсок почувствовал запах отца. Хотя мама не жалела кондиционера для белья, от папы все равно едва заметно пахло куревом. Мама все твердила ему бросать вредную привычку, и отец заверял, что бросил, но Ынсок знал, что тот тайно покуривает за птицефермой. И вот теперь он ощущал этот отцовский запах с едва уловимыми нотками табака. Возможно потому, что глазами пользоваться Ынсок больше не мог, все остальные его чувства вдруг обострились. Теперь запахи рисовали перед ним человека.
Маму раньше запаха он узнавал по звукам. Глядя на него, она начинала учащенно дышать. Было ясно, что мама едва сдерживает слезы. Ее дыхание то и дело перехватывало, но она все твердила сдавленным голосом, что еще может свершиться чудо. Если бы его глаза видели, то он бы вытер с ее лица эти горькие слезы и взял бы ее за руку…
В какой-то момент мама вдруг запахла совсем по-другому. Не так, как пахнет человек, что кормит кур на птицеферме. Это был резковатый запах краски, похожий на тот, что он однажды ощутил, когда завез Чони на работу стаканчик кофе. А еще в воздухе витал чуть заметный сладкий аромат молочной смеси. Это была Чони.
Видимо, она зашла, пока он спал, и вскоре он услышал ее голос:
— Что же это такое… Как же вы так покалечились? Почему? Хотя что я спрашиваю. Это же я виновата, — тихим, бесцветным голосом прошептала Чони словно сама себе.
Он хотел ответить ей, но промолчал. Решил еще полежать с закрытыми глазами, притворившись спящим. Хотя из-за повязки на глазах все равно никто не видел, спит он или бодрствует.
— Теперь я буду вашими глазами. Пускай жизнь меня многим обделила, зато зрение от природы отличное, — всхлипывала Чони. — Я никогда не носила очки или линзы. Хотя порой действую слепо и необдуманно, все же вижу хорошо. — Слезы мешали ей говорить, но она продолжила: — Вот смотрите. Там вдалеке висит реклама санатория. Я даже номер телефона с той вывески могу прочитать. Если впредь вам понадобится что-нибудь прочитать, я… Я четко и без единой ошибки прочту вам каждую букву! Хотя бы это я просто обязана сделать для вас…
— Правда?
— Да. Что?! — удивленно воскликнула Чони. — Вы разве не спали?
— Нет.
Конечно, из-за бинтов со стороны было не видно, открыты или закрыты его глаза, но Ынсок на всякий случай не открывал их все это время.
— Значит, с этого дня я не слепой человек. Я вместесмотрящий. Будем глядеть на этот мир вместе.
Может, потому что потерял зрение, всегда робкий Ынсок словно перестал видеть преграды на своем пути и осмелел. Впрочем, его простота и искренность никуда не исчезли. Он вытащил руку из-под одеяла и нащупал карман штанов. Что-то зашелестело, и Ынсок быстро вынул это, пряча предмет в кулаке. Другой рукой он нащупал дрожащую ладонь Чони и, положив сверху шуршащую вещицу, аккуратно загнул ее пальцы.
— Хотел отдать вам это еще в тот день.
Чони медленно раскрыла ладонь и увидела медовое печенье в форме цветка. Словно прекрасный бутон распустился на покрасневшей и воспалившейся от постоянного контакта с ацетоном ладошке. Чони сморщила нос, и слезы рекой потекли из глаз. Она пыталась сдерживать рыдания, но нос сразу заложило, и эти звуки выдали ее с головой.
— Не плачьте. Я так счастлив.
— Я, наверное, сошла с ума… Но я тоже счастлива…
— И плачете?
— Плачу с улыбкой на лице. Довольны?
Ынсок улыбнулся. На самом деле он тоже боялся этой темноты. Ведь настолько глубокой ночи в его жизни еще не случалось. Но он старался не выдавать собственного страха, пряча его глубоко внутри.
* * *
Ынсок уже десять дней лежал в больнице. Сказали, хоть и не быстро, но роговица начала восстанавливаться. За эти дни Ынсок с Чони сильно сблизились. Точнее, стали намного честнее. Хотя они и до аварии чувствовали, насколько дороги и близки друг другу. Визит Кымнам вселил в Ынсока еще больше оптимизма и помог Чони набраться смелости. До выписки Ынсока бабушка Кымнам вызвалась вечерами оставаться с Тыль, и у молодых людей появилось время для каких-никаких, но все же свиданий. Благодаря этому Ынсок осмелел еще больше.
Наступил Сочельник. В холле больницы стояла украшенная гирляндами елка. Казалось, все проходящие мимо пациенты, глядя на елку, вспоминают счастливые моменты. Ведь у всех есть хоть одно радостное воспоминание о Рождестве. Но Чони нечего было вспомнить, поэтому, увидев елку, она подумала о Тыль. Это Рождество в ее жизни первое, и Чони хотелось подарить дочке особенные, незабываемые мгновения. Она планировала следующий день провести вдвоем с Тыль. Все эти дни Кымнам ночевала у них, приглядывая за девочкой. Когда малышка засыпала, Чони уходила в больницу, но каждый раз испытывала угрызения совести. Глядя на то, как у Чони разрывается