Сразу после этого Мунчжон совсем завязала с алкоголем. Но зато перестала спать. За несколько дней до выставки, истощенная, она сидела перед пустым холстом и бесцельно махала кистью, марая его хаотичными линиями. Люди сами разберутся и проинтерпретируют как им вздумается. Разве не так обычно происходит? Вот что она думала о картинах, но никогда не произносила этого вслух, чтобы никто не узнал, насколько поверхностно ее отношение к искусству. И теперь, выливаясь на холст, ее тревога и сомнения превращались в беспорядочное смешение цветов, без гармонии и единства композиции. Это был стиль, совершенно непохожий на тот, в котором она рисовала все это время. В итоге Мунчжон просто отменила выставку, выплатив приличный штраф. И даже муж, который всегда и во всем был ее опорой и поддержкой, начал уставать от угасающей и телом и душой Мунчжон. Можно сказать, она просто бросила все и сбежала в Корею, захватив с собой лишь расстройство пищевого поведения.
* * *
Кымнам плакала. Обнимая ее, Мунчжон голосила, громко причитая. Прозрачные слезы текли по ее тонким морщинкам.
— Почему ты не сказала?.. Зачем скрывала? Кто же просил тебя жить за меня?
Кто бы мог подумать, что все тридцать лет, которые Мунчжон жила как ее дочь, она провела с таким грузом на душе. Кымнам чувствовала огромную вину за то, что ничего не замечала. А Мунчжон, рыдая, продолжала изливать душу:
— Я больше не хочу садиться за холст. Не хочу брать в руки кисти. Ничего больше не хочу.
— Правильно. Ничего не делай. Ничего.
Мунчжон кричала и мотала головой: «Не буду, не буду!» — Кымнам, крепко обхватив ее, продолжала держать в своих объятиях.
— Поехали, повидаемся с твоей мамой. Вместе поедем… — утешала Кымнам, медленно хлопая ладонью по ее спине, и вскоре Мунчжон немного успокоилась.
— Извини, — произнесла она, когда немного пришла в себя.
Только теперь Мунчжон осознала, какую рану могла нанести Кымнам своим неожиданным признанием. Она, словно по привычке, продолжала примерять ее боль на себя.
— За что ты извиняешься? Это все моя вина. Просто не возвращайся в Америку. Останься здесь, со мной.
— Я должна была… жить так, как ты мечтала. Но я чувствовала, что не вынесу этого. Прости меня, я не могла больше так жить. Прости меня, мамочка. Ты ведь всю жизнь мне отдала, обрекла себя на одиночество…
Тот огромный, холодный, тяжелый камень, который Мунчжон так и не смогла с себя скинуть, теперь обрушился на голову Кымнам. И она лежала придавленная весом этой глыбы, не в состоянии ни вздохнуть, ни пошевелить головой или ногами. Выходит, все это время она жила, возложив такую ношу на хрупкие плечи Мунчжон? Какой Нью-Йорк? Какая статуя Свободы? Ей больше не хотелось даже слышать об этом. В голове мелькали вспышки: гас и снова загорался свет, словно в ее мозгу что-то окончательно сломалось.
Красный автомобиль мчался по скоростной дороге Сеул — Чхунчхон в провинцию Канвондо. На дверях «Изумительного ланча» висело объявление: «Временно закрыто. Но скоро вновь си ю эгейн! А пока возьмите по кусочку этого лакомства!» В сумке-холодильнике под дверью лежали красиво упакованные рисовые пирожные с начинкой из тыквы.
На водительском и пассажирском сиденьях расположились мама с дочкой. Обе в солнцезащитных очках, скрывающих опухшие от слез глаза.
— Ничего, что ты вот так закрыла магазин? А если твои клиенты будут голодать?
— Ну что поделаешь? Если моя кровиночка заболела и не в состоянии есть, сначала надо решить эту проблему.
Проехав стоянку для отдыха по дороге на Капхён, Кымнам сильнее вдавила педаль газа, направляя автомобиль к побережью моря. Туда, где они с тринадцатилетней Мунчжон развеяли прах ее родителей.
Выехав с автомагистрали Чхунчхон, Кымнам, минуя ряд тоннелей, направилась по скоростной дороге «Янян». Мелькающие между тоннелями ландшафты все еще больше напоминали зимние. Хотя сезон пробуждения лягушек уже миновал, на вершинах гор еще лежал снег. Кымнам провела за рулем уже почти три часа, ни разу не передохнув. Спина затекла, но она продолжала гнать машину вперед. Ей хотелось поскорее доставить Мунчжон к морю, где покоились ее родители. Где мощные волны, не встречая препятствий, обрушивались на берег.
Когда они взбирались в гору по скоростной автомагистрали «Тонхэ», автоматически включились дворники. Редкие капли дождя, едва упав, тут же пропадали из зоны видимости. Небо было чистое, но откуда-то мелко накрапывало. Дворники двигались туда-сюда, выполняя свою монотонную работу. Перед поворотом на автомагистраль «Сорак» вдали на горизонте показалась радуга.
Кымнам воскликнула:
— Мунчжон, гляди: радуга!
Мунчжон подняла голову от окна и взглянула в направлении, указанном Кымнам. Увидев длинную радугу, она улыбнулась.
— Вперед, прямо в радугу! Летс гоу! [133]
Мунчжон была благодарна Кымнам за то, что та продолжала вести себя как ни в чем не бывало. Ей вдруг стало ясно, что Кымнам будет любить ее всю жизнь, несмотря ни на что. Что бы она ни сказала, на следующий день ее будет точно так же ждать теплый завтрак, и Кымнам обязательно подложит ей добавки. Как родной дочери. Глаза Мунчжон покраснели. Ей стало стыдно. Не надо было выкладывать все.
— Осталось каких-то тридцать минут — и мы на месте. Потерпи еще чуть-чуть. Ты, наверно, проголо… То есть я хотела сказать… не будем торопиться, спокойно подумаем, чем можно пообедать.
Одетая в бежевое пальто и шелковый платок Кымнам обеими руками схватилась за руль и села прямо. Видимо, больная спина уже давала о себе знать. Проехав еще немного, они увидели указатель на пляж Хваджинпхо. Будний день в межсезонье обеспечил им почти пустую парковку. Кроме их красного автомобиля, там стояло лишь несколько домов на колесах, предназначенных для кемпинга. Мунчжон с Кымнам оставили машину на стоянке и двинулись в путь.
Они вошли в густой сосновый лес. Пройдя немного вперед по грунтовой дороге, усыпанной шишками, они наконец вышли к морю. Это был труднодоступный пляж, расположенный в самой северной точке восточного побережья. Мелкие осколки ракушек и камней превратились в мягкий, нежный белый песок, взлетающий в воздух от легкого дуновения ветра. Сначала в нос ударил соленый запах моря, а вскоре послышался шум набегающих на берег волн.
— Иди скорее, позови маму. Скажи, что ты пришла, — обратилась Кымнам к Мунчжон. И та в бежевых стеганых сапогах бросилась к морю.
Подбежав к самой кромке воды, Мунчжон крикнула:
— Мама!
Тишина.
— Мама!
Но крик ее остался без ответа. Лишь нежный шум прибоя нарушал звенящую тишину. И все