Растроганная мышка согласилась взять предложенный ей платок, аккуратно промокнула глаза, потом вытерла щёки и, наконец, высморкалась, издав при этом звук, напоминавший игру на трубе. Затем она сделала вид, будто хочет отдать носовой платок владельцу, но лисёнок вежливо отказался.
— Думаю, что… я сейчас впервые в жизни скажу это, — призналась мышка, поправляя своё платье с земляничным узором. — Думаю, что мне просто немного страшно. До сих пор моя карьера развивалась очень успешно, я занималась исследованиями, торговала в книжном магазине, работала продавцом в сырной лавке, специализировавшейся на чеддере, но при одной мысли о том, что я могу показаться смешной на сцене, да ещё в таком важном спектакле, меня охватывает ужас. На репетициях все говорили, что я фантастически талантлива. Что я великолепна, грациозна, исполнена страсти, но я не знаю, что случится на премьере. А вдруг я забуду текст? А вдруг я на самом деле не так уж и талантлива, и зрители начнут смеяться надо мной? Я боюсь, что никогда не смогу оправиться от такого потрясения!
— Мадемуазель Мышка, — проговорил Бартоломео, беря её за лапку. — Не далее как сегодня один зверь, к которому я испытываю огромное уважение, сказал мне очень правильные слова: если вы покажете, на что вы действительно способны, вы никогда не почувствуете себя несчастной. Очень точное замечание, вам не кажется?
Может быть, Шарлотта и притворялась, что ей грустно, однако при этих словах на её мордочке появилась вполне искренняя улыбка. Мышь и лисёнок вместе спустились по лестнице и, держась за лапки, вышли на сцену, где Ромео П. Крыс, подобно капитану тонущего корабля, по-прежнему кричал о том, что спектакль идёт ко дну. И Бартоломео, и Шарлотта — да-да, даже Шарлотта — были готовы к тому, что все собравшиеся обрушатся на них с упрёками, однако при их приближении грянули аплодисменты и послышались ободряющие возгласы.
— Вы не сердитесь? — удивилась актриса, подходя к Ромео. — Ты не злишься на меня, Ромео, душенька?
— Конечно же, нет! — хором выкрикнули несколько зверей.
— Моя Мышетточка! Моя конфеточка! Моя сладенькая! Моя миленькая! Ты вернулась! — завопил режиссёр, падая к ногам своей возлюбленной. — Ты даже не можешь себе представить! Господин Лис переписал концовку пьесы, и я полагаю, тебе она очень понравится! Ну же, Арчибальд, дайте ей текст.
— Надеюсь, это вас устроит, — неуверенно проговорил лис, оглядываясь на племянника в поисках поддержки. — Я не очень хорошо разбираюсь в любовных сюжетах, но я очень старался…
— А этого зачастую бывает вполне достаточно, — ответила Шарлотта, подмигнув юному детективу, и быстро пробежала глазами новый текст.
«По уши влюблённый сеньор Мышевес, — громко прочла она, — упал на колени перед красавицей Кэти, их зонты взмыли в небо под порывами ветра, и во время изысканной заключительной сцены прощания, очарованный грызун… многоточие… поцеловал непромокаемые сапожки своей возлюбленной! Конец». Это… это… Это именно то, что я себе и представляла, господин Лис, это потрясающе!
— Сказано — сделано! — воскликнул Ромео П. Крыс и протянул двум лисам дневник старого Корнелия. — Надеюсь, вам удастся найти то, что вы ищете. Спектакль спасён, друзья мои!
По дороге к домику под глициниями Арчибальд и Бартоломео от души поздравили друг друга с успешным выполнением трудного и опасного задания. Мало того что они возвращались домой с заветной тетрадкой, в кармане Арчибальда теперь лежали пять билетов на премьеру «Погрызём под дождём» в Чрезвычайно скромном театре — в любой удобный для них день. А в этот вечер, в то самое время, когда Мышь Шарлотта должна была выйти на сцену, всё семейство лис собралось за столом в зимнем саду. Перед каждым членом семьи стояла чашка ароматного чая и тарелочка с морковным пирогом, и все они приготовились слушать, как Арчибальд читает записи из второй тетради. Корнелий, по-прежнему не произнося ни слова, не упустил ни крошки пирога, ни единого слова из текста, когда-то написанного его лапой. Горькие слёзы катились из его глаз и капали на сладкую глазурь пирога. Горечь этих слёз была сродни горечи его воспоминаний.
Тетрадь № 2
Новая семья
До того как я пришёл в поместье семейства волков, мне и в голову не могло прийти, насколько я одичал. Не могу сказать, что я сразу же поверил в предложенную мне дружбу. Да, я согласился покинуть свой домишко, но лишь потому, что мои запасы подходили к концу, готовить я так и не научился, и вообще я боялся, что не переживу ещё одну зиму. Я был достаточно смышлёным лисёнком, чтобы сообразить, что у взрослых было больше шансов и возможностей отыскать моих родителей, чем у меня.
Спустя неделю после моего переезда, когда гувернантке Индюшке Жерардине удалось (надо признать, не без труда) очистить мою шерсть от кишевших в ней паразитов и грязи, я впервые встретился с семьёй волков. В глубине души я удивился, что их было всего трое. Я уже видел висевшие в коридорах портреты, и мне показалось, что их должно быть четверо. Куда подевалась юная волчица, стоявшая на картине рядом с моим другом Амбруазом?
Чтобы отметить мой переезд, волки устроили настоящий праздник. Как я понял позже, им было привычно принимать гостей именно так, в лучших аристократических традициях. Но тогда мне показалось, что бедный лесной лисёнок не заслуживает таких почестей. В большом парадном зале, среди красивых растений, стоял накрытый стол. На скатерти был вышит замысловатый узор из веток, покрытых мхом и лишайником, букетов голубых георгинов в вазах и полевых трав. Вокруг стола суетились разные звери: скунсы в фартуках под руководством экономки-цесарки раскладывали приборы, белки в ливреях зажигали свечи в канделябрах, а за ними присматривал солидный барсук, которого все почтительно называли «господин мажордом». В глубине зала чёрный медведь во фраке играл на рояле восхитительные вальсы, и все присутствующие — и хозяева, и слуги — кивали головами в такт, как будто собирались пуститься в танец. Я подошёл к госпоже Волчице, и она протянула мне лапы.