Иоаким стал рыскать по просторной, можно сказать, даже двухкомнатной келье. Заглядывал и в сундуки, и с подозрением обходил кровать, не решаясь встать на колени, чтобы посмотреть под ней.
— Владыка, акстись! — гневалась Софья. — Ты не смеешь!
— Я пастырь христианский и твой тако ж, все смею. Бесовская ты Софья стала. Стыд растеряла свой в конец, — сказал патриарх, зло сверкая глазами. — Игуменья мне указала на то, что тут Васька.
Софья зажмурила глаза и, было дело, чуть не расплакалась. В последнее время она сама не своя. Редко когда могла искренне рыдать. А тут…
— Архипка! Глянь под сим ложем, может тать тут скрывается, — приказал патриарх, обратив внимание на слезливое состояние Софьи.
Иоакиму даже понравилось, что бывшая ранее жесткой и сильной, царевна в присутствии патриарха готова была и расплакаться.
Василий Васильевич Голицын тем временем, словно разбойник какой, вылез из-под кровати. Был он в одном исподнем, в руках держал одежду. Патриарх присмотрелся к Софье, только сейчас увидел, что и царевна была одета неряшливо, а тесемки на платье так и вовсе не завязаны. Волосы чернявые были растрепаны, будто день не чесанные.
— Ах ты, негодник! — сказал патриарх, замахиваясь посохом.
— Владыка, не след боярина посохом твоим патриаршим посохом согревать, — жестко сказал Голицын, отстраняясь.
— Так ты и не боярин! — сказал патриарх, но не стал все же бить Ваську Голицына.
Все же Голицыны — род крепкий. Не особо дружный, но за такое поругание чести боярской могут и озлобится.
— Царевна в Суздаль поедешь! И школы свои заканчивай. Да там и не досуг будет тебе, — сказал Иоаким царевне.
— Не поеду! — жестко отвечала Софья Алексеевна.
— Я на Боярской Думе тебя опозорю. И Ваську твого, — пригрозил Иоаким.
— Все едино не поеду! — сказала царевна.
— Три дни тебе. И в Суздаль, — сказал патриарх.
Он вышел из кельи и спешно направился к карете. Пока Стрельчин в Москве, пока его привлекли к делам государственным, есть время навести порядок и в Преображенском.
— Жива игуменья? — на ходу, не особо-то и переживая за самочувствие настоятельницы, спросил патриарх.
— Жива, владыка. Но худо ей, — а вот голос Иннокентия был тревожный.
Да, патриарх безгрешен. Но не может же он убивать Христову невесту? Это как-то… не по-христиански, даже когда Иоаким и есть тот, кто решает, что христианину можно, а что возбраняется.
— Бог даст, поправится и посля ответит предо мной за свои грехи. Устроили в обители свальный грех. И там, где монахини бытуют, мужи бродят, — сказал патриарх, ускоряясь так, что Иннокентий чуть за ним поспевал [свальный грех — это между родственниками. Иоаким скорее употребил в понимании большого греха].
Иннокентий хотел возразить. Он-то, будучи нередко рядом со Стрельчиным, несколько проникся идеями полковника стрелецкого и наставника государева. И понимал, что школа, которая сейчас только-только начала работать — это богоугодное дело.
Ведь здесь собраны дети, чьи отцы отдали жизни за Россию. И не крестьяне какие, даже в меньшей степени и стрелецкие дети. Это сыновья детей боярских и дворян. из однодворцев, или малодворцев, матери которых и себя-то с трудом прокармливают.
А так могли бы выйти добрые дьяки, которые оставались бы благодарными и образованными. Могли служить Престолу и Отечеству. Дьяков не хватает везде, и только Церковь учит их. А этого мало.
Хотел сказать Иннокентий все это сказать, да убоялся.
— Ты добрую службу сослужил мне, оттого Бога молить за тебя стану, — сказал патриарх, когда они уже сели в карету и отправились в Преображенское.
— На том спаси Христос тя, владыка. Но что ты думаешь делать в Преображенском? — спросил Иннокентий.
Патриарх ухмыльнулся. Многое он собирался сделать. И книги проверить, по которым учат царя. Неугодные, так сразу же и сжечь. Латинян и лютеран прогнать, которые рядом с царем нынче ошиваются. А еще…
Была личная месть у Иоакима. Он собирался прямо сейчас забрать девку Анну, с которой в грехе живет Стрельчин, да отправить ее на покаяние в тот же Суздальский монастырь, особо охраняемый, и заставить быстрее ее постричься.
Ибо нечего какому-то замшелому стрельцу на патриарха косо глядеть, да шантажировать. Будет знать…
— Я еще и Стрельчина обвиню в ереси и в том, что потворствовал свальному греху в монастыре Новодевичьем. И пусть кто возразит мне, — сказал патриарх.
Иннокентий смотрел на владыку и не узнавал его… Когда же так озлобился тот и не видит очевидного?
Глава 2
Преображенское
10 сентября 1682 года.
Иннокентий смотрел на владыку и не узнавал его… Когда же владыко так озлобился и не видит очевидного? Ведь ничего же плохого Стрельчин не делает. Армию создает. Или что подлому бою обучает? Так это же удаль молодецкая, а не преступление. Некоторые стрельцы, с которыми полковник особливо занимается и учит, стали такими кулачниками, что и в Москве не из последних будут. А подучатся, так на кулачных боях и вовсе бивать всех начнут.
Да не это важное. А то, что нет в Преображенском тех людей, кто не при деле. Каждый что-то да делает. Тут уже и гончары появились, кузнецы. А эти мастера так и вовсе смотрят в сторону Стрельчина, как на небожителя. Все стараются заговорить с ним, да совет держать.
Как? Откуда Егор Иванович столь много знает понимает и в ремесленных делах, и в науке? Ладно, ремесло. Им владеют многие стрельцы. Это их хлеб. А вот науки… Где можно было выучится, чтобы давать знания, которых даже Иннокентий не получил. А он считал себя, да и не без оснований, что очень образованный человек.
Иннокентий учился в Краковском университете, о чем никогда не признается, так как ради науки веру православную предал. Представился униатом, а там, по протекции князей Потоцких, и смог поступить. Не проучился и двух лет, перебрался в Киевскую Могилевлянскую Академию, которую успешно закончил.
Так что о науке Иннокентий знал не по наслышке. И не считал, что она вредит церкви. Хотя всегда именно так и говорил. Нужно же было угождать патриарху Иоакиму, который и слышать не хочет, что можно было бы в России свой университет, или даже Академию открыть.
— И я так мыслю, владыко, — был самый распространенный ответ от Иннокентия на почти любые умозаключения патриарха.
Быть под боком, почти что правой рукой русского патриарха Иоакима — это большое дело, еще и весьма прибыльное. Иннокентий уже накопил серебра как бы не на двадцать