Если о ставить чувство неловкости, возникшее у нее в начале нежданной верховой езды, по ее ходу Акбилек забыла, кто под ней, стало казаться, что ее, маленькую, несет на своей спине мама, и в памяти всплыли дни детства. На ней беленькое ситцевое платьице, под подолом красные штанишки, обшитые черным блестящим шелком, на макушке торчит хвостик волос; босоногая, миленькая девчушка, предпочитающая бег ровному шагу. Украсит козленка с белыми и черными завитушками бахромой и перьями филина, представит его как своего ко-няшку, и наперегонки с такими же, как она сама, детишками. Навалится со своей мелюзгой на мирно дремлющего отца, а он всполошится и под нависшими на его плечах, шее детьми шумно сдается: «Повалили, повалили!» Играли в прятки, затаиваясь за дремавшими верблюдами, пнями, валунами, в овраге… За домом устраивали из крытого треножника домик для куклы, сплетенной из ивовых прутиков, стелили тряпки под нее, а на головку навешивали кисею, ведь непременно к ней сватались, становилась она невестой, а они, как бывалые тетки, судачили по этому поводу, требовали выкуп у родственников кукольного жениха .. Нарезала лоскутки для платьиц заневе стившейся куклы из маминых отрезов, непременно ей за это влетало от матушки. Но все равно, как маме ее не любить! Прижмет к животу свою дочь, со смаком звучно поцелует в щеку: «Наглядеться не могу на мою беленькую-беленькую доченьку!..» Где теперь мама? О Создатель, кто и что вместо нее заполнит теперь гулкую пустоту? Кто прикоснется губами со вздохом к лобику Акбилек, коща она появится у родного дома? С кем она поплачет, кто утешит ее? Опять загоревала Акбилек, опять накатили слезинки. И заплакала бы, да вот прямо перед ними из травяного кустика с трепетом вылетел жаворонок и отвлек ее от слез. К этим минутам и солнце склонилось к горизонту, вечерело.
Наверное, не к месту, просто подумалось, что трудно идти дервишу с ношей. Через два-три перехода через сопки и овраги он сам снял Акбилек со своей спины, чуть передохнул, размял застывший хребет, вскинулся, как верховая лошадь. Акбилек хотела было дальше идти сама, но дервиш не уступил и снова заставил ее взобраться на него. Бог весть откуда донесся лай собак. Акбилек обрадовалась:
Добрались до аула!
Добрались, дитя мое, добрались, — ответил дервиш и подбросил ее еще раз выше по своей спине.
Акбилек показалось, что она почувствовала запах закипевшего молока, тонко переплетенного с дымком разгоревшегося кизяка под котлом.
Пришли, дядюшка дуана! Теперь я сама дойду.
Э, дитя мое, еще шагать нам и шагать, — заявил дервиш, и не думая опускать ее.
И когда почти стало слышно бульканье кипевшего молока, дервиш остановился.
Вот зде сь ниже аул, — объявил он.
Акбилек сползла с его спины. Размяла как могла одеревеневшие руки дервиша, попыталась размять его ноги,
да он отстранился, зато отряхнула края его чапана и снова пошла рядышком с ним.
Скоро на склоне горки показался прижавшийся к ней аул. Не сказать, что выстроен он был как завершенное поселение, в нем даже не проглядывался дружеский ряд, виднелось там да сям пять-шесть разбегавшихся зимовок. Внимательному человеку они словно заявляли, таковы, мол, и наши хозяева, держатся подальше друг от друга, без пользы для дела, без желания жить одним гнездовищем. У некоторых сараев угрюмо стоял скот. Видать, вот-вот начнут загонять его в стойбища. От крупного строения у земляного бугра густо валил дым. К нему двигалась некая тень от расположенного справа маленького жилища. Слева от склона пристроился сарай, перед которым виднелись какие-то предметы, не различить, что, но многовато. Акбилек, не зная, какой из домов выбрать, шагала по инерции, а дервиш предложил:
Пойдем в тот дом.
А чей он?
Богача Мусы.
А если мы пойдем к тому, что поближе?
Акбилек не хотелось идти в богатый дом, богатый — значит все в нем благополучно. И живут в нем непременно люди приличные. При ее нынешних обстоятельствах соваться в приличный дом было бы не совсем осмотрительно. В таком виде — и к приличным людям.
Не могли бы мы зайти в ближний дом? — повторила Акбилек.
Те, что поближе, сами голодны, а кушать тебе, дитя мое, надо, небось хочется… — громко произнес дервиш.
Что же от того… Нам же глоточек молочка, может быть, и местечко найдется, где можно прилечь, — не унималась Акбилек.
Да, даже божий человек вряд ли способен выковырнуть то, что взбрело в женскую головку. Не стал и Искандер-дуана упорствовать, теперь скажешь ли, что он был слабоумен, как считали?
Э, дитя мое! Ладно, ладно, — и свернул к первому же убогому жилищу.
Но как только он, развернувшись, было шагнул, Акбилек чуть ли не за ногу его:
— Вы не говорите там, дяденька дуана, кто я. Скажите, что собирала кизяк, заблудилась, а вы меня и нашли.
Дервиш нахмурился и произнес:
— Э, дитя мое! Разве хорошо врать? Лжец — враг Аллаха, — и пошел уже не спеша.
Ленивый пес, услышав стук дервишевского посоха, повел лишь ухом, а когда показалась и шапка чужого человека, то пришлось ему встать, дошло, что теперь не полежать, и он принялся усердно лаять. Тут и выбралась из-под коровы женщина в драных кожаных штанах под задранным платьем в обнимку с ведром, поправила сползший набок грязный белый капюшон замужней бабы — кимешек, из которого выглядывал лишь нос, и замахнулась ногой на собаку:
— Пошел вон, вон пошел!
Дервиш заложил по сох за спину и приблизился к ней:
— Эй, мать, мы Богом посланные го сти.
Баба не ответила, вытянула шею, стараясь разглядеть пристроившуюся за спиной дервиша Акбилек.
— А это что за девочка?
— Так можно остановиться? Разрешите?
— Ойбай, ау! Когда там богачи живут… Мы и гостей-то принять как следует не можем… — только успела проговорить, как к ней подскочила Акбилек:
Тетушка, да мы и скисшему
— молоку будем рады. Мы к вам и шли, знали, не обидите…
— Ойбай, дорогая, ау! Что ж, если пришли… ничего не поделаешь… разделите с нами что е сть, — подобрела женщина, услышав нежный голосок, готова была не только принять ее, но и обогреть, как сможет.
— Раз так, проходите в дом! — и повела незваных гостей в низенькое свое жилище. — Перекладину не заденьте. Пониже голову, туда, туда!
Хозяйка шла за гостями, указывая, как следует проскочить сквозь покосившуюся дверцу. Вошли. Акбилек потянула на себя прибитую к двери веревку, чтобы ^прикрыть ее, но та еще более накренилась и, как упрямая скотина, никак не желала сдвинуться с места. Оставила эту затею.
В комнате было темно, как в каменной пещере. Баба куда-то вела дервиша, слепо вцепившегося в нее, и Акбилек поплелась туда же.
— Кто это, мама? — раздался голосок ребеночка.
Под ногами Акбилек шуршало сено. Вонь тянулась
изо всех углов. Мерцала какая-то дыра, видимо, представлявшая собой нечто вроде окна. Акбилек неловко пристроилась рядышком с дервишем на какую-то подстилку, валявшуюся на полу. Здесь дервиш зычно вскричал свое:
— Истинный!
Акбилек вздрогнула, а баба от неожиданности на выдохе помянула задницу.
Ребенок заверещал, заплакал и, взывая к матери, устремился к ней. А мамаша ему:
— Заткнись! Возьми его, дуана! Ухо тебе отрежет!
Малыш тут же затих.
— Э, дитя мое, не плачь! Не отрежу, не отрежу, — успокоил его дервиш.
— И куда это делся треклятый светильник? — произнесла хозяйка, поводя руками вокруг себя, и, ворча, выбралась наружу. Скоро она вернулась, неся прокопченную крышку от металлического кувшина, криво установила ее на край печки, капнула масла на тлеющий фитиль, размяла огонек обветренной рукой. Затем ее руки вновь скрылись в темноте. Теперь она в упор смотрела на Акбилек. Опасаясь, что женщина ею вновь заинтересовалась, Акбилек жалостливо попросила:
— Тетушка, можно водицы попить?
— От воды водянка сердца случается, попей простокваши, — ответила та.
— Тогда мне простоквашу, разбавленную водой. В горле пересохло.
— Напою, дорогая, напою.