Сейчас же начинало доходить.
Мышцы отзывались слабым покалыванием, голова была благословенно пустой, а в груди ощущалась такая восхитительная легкость, как будто кто-то выдернул воткнутую в нее палку.
Нескольких тёплых августовских дней и двух последовавших за ними месяцев не только окружающим, но и мне самой хватило, чтобы усомниться и разочароваться во многом.
Хуже того, размышляя о работе, которую мог предложить мне Йонас, я всерьёз подумывала о том, чтобы от неё отказаться.
Гаспар в этом смысле был идеальным прикрытием — как я могу отлучиться надолго, если у меня появился ученик?
Вопрос о том, сможет ли этот ученик уважать меня по-прежнему, зная, что я струсила, стоял особняком, и его я пока предпочитала себе не задавать.
Однако дорога стелилась под копыта моей лошади ровной лентой, воздух был холодным и свежим, а на душе стало спокойно.
Даже усталость ощущалась не мучительной и безысходной, — той омерзительной не проходящей крестьянской усталостью, которую я надеялась никогда больше не испытать, — а естественной для успешного специалиста Совета. Для этой работы не было неподходящего времени суток или неурочного часа — получив задание, мы просто шли и делали. Будь то ферма по соседству или деревня в глуши, куда даже боги забыли дорогу. Если проблема существовала, значит был и способ её решения, и не важно, что под этим подразумевал конкретный человек — ритуал или пулю.
Совет привлекал меня этой чёткостью и постоянством — обладая огромной свободой, мы всё же должны были на что-то оглядываться.
Потерять это «мы» по собственной глупости было до определённой степени жаль.
Всего одна успешная, а главное, спонтанная отчитка, как ни парадоксально, оказала на меня целительный эффект. Она оказалась проще и действеннее всех тех, подчас радикальных, мер, которые предпринял Йонас, чтобы привести меня в чувства.
Теплое щекочущее удовольствие мешалось теперь с некоторой растерянностью.
На обратном пути Кайл пропустил меня немного вперед, давая возможность обдумать случившееся и побыть наедине с собой.
То, что я испытывала к нему, было… нет, не благодарностью даже.
И даже не удивлением.
Наша ночная вылазка больше походила на внезапный и оглушительный удар в затылок. Она оказалась слишком непохожа на все, что бывало прежде.
Задним числом я находила, что впервые, — по-настоящему впервые, — делала свое дело, не оглядываясь на него, не ожидая одобрения и не помня о том, что в случае чего меня подхватят, прикроют и спасут.
Он наверняка тоже это чувствовал, так что большой вопрос был, кому именно из нас больше нужно было не видеть лица другого.
Когда на пролегающей через лес дороге показался поворот, который я по пути сюда не заметила, Кайл молча, не делая даже попытки что-либо объяснить, направил коня туда.
Я лишь отстраненно удивилась тому, как Искра пошла за Нордом — как привязанная, словно для нее не было уже ничего естественнее.
Ласковое тепло в груди начало превращаться в настоящий жар.
В ночной тишине приглушенный стук копыт завораживал.
Мы проехали совсем немного, а потом я выпрямилась в седле, когда среди деревьев стала заметна деревянная стена амбара.
По всей видимости, он принадлежал людям, которых мы только что покинули.
Людям, которым не будет дела до этого места еще как минимум несколько часов.
Все еще не глядя на меня, Кайл спешился, и я последовала его примеру, уже не видя необходимости ни в том, чтобы о чем-то его спрашивать, ни в самой жалкой попытке остановиться.
Он забрал у меня поводья и отвел наших лошадей подальше, чтобы привязать их на небольшой поляне, незаметной с дороги.
Мне оставалось только одернуть куртку и попробовать перевести дыхание, потому что горло перехватило, а руки ощущались непривычно слабыми.
У него было странное выражение лица. По крайней мере, в профиль. Сосредоточенное, хмурое, словно он думал о чем-то, что ему категорически не нравилось.
Молча ждать его у двери было отчасти унизительно, отчасти — невыносимо сладко. Так, что начинало тянуть поясницу и низ живота.
Вернувшись, он даже не пропустил, а втолкнул меня внутрь.
В амбаре пахло теплом и сеном — как с мороза попасть в комнату, где горит камин.
Первым делом в это аккуратно сложенное сено полетела его куртка — он действительно оделся много проще, и чувствовал себя при этом ощутимо свободнее.
Свою я снять не успела — Кайл сдернул ее с меня так резко, что я едва не упала, теряя равновесие, а потом взгляд заволокло дрожащей черной пеленой.
Пытаясь устоять на ногах, я вцепилась в его плечи, но даже не стала пытаться отвечать на поцелуй, который он мне практически навязал — глубокий, грубый, непристойно влажный.
Такое можно было только принимать и надеяться, что сила этого порыва оставит от тебя хоть что-то…
Когда дыхание закончилось и пришлось отстраниться, он прикусил мне губу — коротко и очень больно, едва ли не до крови.
В этот раз мне не было нужды заботиться о том, чтобы он вернулся домой, — к жене, — в пристойном виде, и я дернула ворот его рубашки заведомо слишком сильно.
Сильнее, чем было уместно для него прямо сейчас.
Не я сегодня распоряжалась нашем временем, и упав животом на мягкое сено, можно стало на секунду прикрыть глаза, просто наслаждаясь.
Пожалуй, это было единственным возможным раскладом, при котором мои брюки все только усложняли, но если уж он это затеял…
Кайл навалился сверху, и мне пришлось самой прикусить губу поверх его укуса, потому что нарастающее в животе и груди тепло превратилась в настоящий жар.
Он был тяжелым и горячим, а скользнувшая мне под рубашку ладонь — наоборот прохладной.
Крепко обняв поперек живота, свободной рукой он отвел мои волосы с шеи, поцеловал под самым затылком, заставляя тихонько застонать от удовольствия от нетерпения, и послушно опустить голову.
Разбираться со шнуровкой на моем поясе ему наверняка было неудобное — не глядя, в темноте, — но справился он восхитительно ловко.
Я ждала и даже до определенной степени надеялась, что он продолжит в том же духе, просто сдернет брюки с бедер, и мы, наконец, перейдем к делу.
Вместо этого он почти осторожно сдвинул ткань ниже, дразняще и ласково скользнул пальцами по бедру — под белье, по выступающей косточке и ниже, заставляя снова кусать губы и зажмуриваться от прикосновения к болезненно чувствительной коже.
Ему всегда такое нравилось — игра контрастов, неожиданности, лишающие возможности не то что подавать голос, а вообще дышать.
Брать измором, доводить до готовности