Часть 2
Комедии и драмы Валентина Гафта
Зачем в святое мы играем,
На душу принимая грех,
Зачем мы сердце разрываем
За деньги, радость, за успех?
Зачем кричим, зачем мы плачем,
Устраивая карнавал,
Кому-то говорим – удача,
Кому-то говорим – провал.
Что за профессия такая?
Уйдя со сцены, бывший маг,
Домой едва приковыляя,
Живет совсем, совсем не так.
Не стыдно ль жизнь, судьбу чужую
Нам представлять в своем лице!
Я мертв, но видно, что дышу я,
Убит, и кланяюсь в конце.
Но вымысел нас погружает
Туда, где прячутся мечты,
Иллюзия опережает
Все то, во что не веришь ты.
Жизнь коротка, как пьесы читка,
Но если веришь, будешь жить.
Театр – сладкая попытка
Вернуться, что-то изменить.
Остановить на миг мгновенье,
Потом увянуть, как цветок,
И возродиться вдохновеньем.
Играем! Разрешает Бог!
В 1957 году Валентин Гафт окончил Школу-студию МХАТ. Автор сих строк пошел во второй класс. При этом оба мы великолепно помним главную примету 57-го года – 40-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Страна, без преувеличения, жила этой датой и задолго до наступления начала отмечать ее. А 7 ноября в Кремле собрался всенародный хурал, где с главной речью выступил первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев, отдавший к тому времени Крым Украине и заклеймивший на ХХ съезде Сталина: «Празднуя сегодня сороковую годовщину Великого Октября, все советские люди с глубокой признательностью вспоминают тех, кто своей героической борьбой, самоотверженным трудом завоевывал победы социалистической революции, боролся за установление и упрочение советской власти, за укрепление могущества и процветание социалистической Родины. Народы Советского Союза навсегда сохранят светлую память о всех товарищах, отдавших свою жизнь за дело революции, защите ее завоеваний, борьбе за торжество социализма в нашей стране. Советский народ в этот знаменательный день обращается со словами сердечной благодарности и привета к рабочему классу, трудящимся всех стран, всегда оказывавшим братскую поддержку рабочему классу, трудящимся нашей страны в борьбе за дело социализма, за дело мира. (Аплодисменты.) На нашем сегодняшнем торжественном заседании присутствуют партийно-правительственные делегации всех социалистических стран, представители братских коммунистических и рабочих партий из 61 страны. Здесь присутствуют представители многих стран мира». (Продолжительные аплодисменты.)
В честь знаменательной даты назвали несколько колхозов, и Башкирский государственный университет стал носить имя «40-летия Октября». До сих пор, кстати, носит. А Валентин Иосифович в год 40-летия Октября не только успешно окончил театральный вуз, но и получил распределение на работу в Театр имени М. Н. Ермоловой. Пришел туда, а ему говорят: «Не до вас, молодой человек. У нас тут меняются главные режиссеры. Уходит Андрей Лобанов, приходит Леонид Варпаховский. А ему актеры не нужны». Гафт сильно расстроился. Слонялся, места себе не находя, а потом ноги сами привели его к Журавлеву. Тот сразу поинтересовался: «Валя, ты чего грустный такой, как в воду тебя опустили?» «Да вот, еще не поступив в Театр имени Ермоловой, уже стал там никому не нужен». – «Это дело поправимое, – заметил Журавлев. – Могу устроить тебе протекцию в Театр имени Моссовета. У меня хорошие отношения с Юрой Завадским». Услышав эту прославленную фамилию, Гафт рассмеялся и в порыве чувств обнял своего учителя: «Дмитрий Николаевич, вы мне не поверите, но именно об этом я собирался вас просить». «Ты что имеешь в виду?» И Валентин рассказал учителю свою почти фантасмагорическую историю.
В его доме проживал странноватый парень Борис Годунцов. Невесть почему, он возомнил себя артистом. Регулярно наведываясь к Вале, просил того послушать его исполнение различных отрывков из пьес, стихов, прозаических кусков. Надрывая голосовые связки, Боря то кричал, то плакал, то смеялся. И все у него получалось как-то натужно, надрывно, словно специально задавался целью копировать распространенные актерские штампы. Валя делал вежливые замечания, чтобы парня не обидеть. И еще потому, что его покоряла неистовость приятеля относительно всего, что касалось театра. Потом вдруг узнал, что Годунцов поступил-таки в школу при Театре имени Моссовета. Наверное, тоже покорил педагогов своим темпераментом и напором, потому как артистическими задатками, увы, не обладал вовсе. На какое-то время они расстались. А когда Гафта не приняли в Театр имени Ермоловой, Борис возник, словно по мановению волшебной палочки, и с ходу предложил: «Приходи завтра в Театр имени Моссовета – не пожалеешь». Валя пошел, ни на что особенно не надеясь. Они без лифта поднялись на последний этаж, и Борис, не говоря ни слова, впихнул Валентина в какую-то дверь. И он оказался – о боже! – в кабинете Завадского. Прославленный режиссер, еще, правда, не Герой Социалистического Труда, но уже дважды лауреат Сталинских премий, народный артист СССР, кавалер четырех высших орденов Советского Союза сидел в глубине длинной, похожей на большой пенал комнаты и что-то старательно вычерчивал. Юрий Александрович был настолько увлечен, что даже не заметил вошедшего. Валентин кашлянул. Мэтр поднял свою желтую лысину и молча указал на стул. Потом заговорил с такой интонацией, словно продолжил прерванную беседу: «Ну, так вот, молодой человек, мне срочно нужен ввод на роль Звездича в нашем спектакле «Маскарад». Мне надо, чтобы князь делал то-то и то-то». Кратко, но достаточно полно и обстоятельно, Завадский очертил образ, разумеется, далеко не центральный в лермонтовской драме, но чрезвычайно важный для общей концепции действия. И подытожил: «Сумеете с ним справиться?» «Не знаю, – честно ответил Гафт, – но стараться буду».
Выслушав рассказ своего ученика, Журавлев заметил: «Ну, считай, что дело в шляпе. Но Юре я все же позвоню. Такой случай, когда кашу маслом не испортить».
Завадский
Дело, как говорится, прошлое и далекое. И теперь уже можно вспоминать о нем