– И вы пошли? – улыбнулась Лена, представив эту картину.
– Пошла. Неудобно было отказывать, а он во время танца начал меня в сторону кустов тянуть. Мол, чего упираешься, несговорчивая такая. Ничего бы он мне такого не сделал, тогда-то не в моде было, нравов все были строгих. Просто поцеловать хотел, но я и на то не соглашалась. Меня так родители воспитали, что нельзя дарить поцелуя без любви. Нынешней-то молодежи смешно, а для нас обыденно было. В общем, я упираюсь, Толик меня за руку тянет, рассвирепел даже, что я упрямая такая. И тут Вася подходит. Ниже Толика на целую голову, худощавый, в очочках своих круглых.
– Драка была?
– А как же, – с нескрываемым удовольствием подтвердила Татьяна Ивановна. – Да Вася еще и победителем из нее вышел. Он, оказывается, боксом увлекался. Любительским, во дворе с мальчишками тренер какой-то известный занимался. Вася нанес Толику какой-то удар, от которого тот в нокаут и свалился. Правда, успел до этого Васе бровь разбить. Картина нарисовалась та еще. Кровища из рассеченной брови хлещет, на землю капает, у ног поверженный враг, а Вася меня так крепко за руку держит. «Пойдем, – говорит, – отсюда». Так меня больше и не отпускал никогда.
Вернулась Натка, принесла сумку с вещами. Положила на стол ключ от своего теперь уже бывшего дома.
– Татьяна Ивановна, вы ключ новым хозяевам отдайте, пожалуйста, когда они приедут.
– Так передам, чего ж не передать, – пожилая женщина вздохнула. – Как-то неспокойно у меня на душе, Наташенька. Не к добру эти новые дом купили, ой не к добру.
Старые люди не любят перемен, это Натка отлично знала.
– Может, они еще лучше нашего будут, – дипломатично сказала она. – Мы и приезжали-то всего пару раз за все лето, а дому настоящий хозяин нужен. Да и вам помощь и присмотр. А то у меня иногда душа болит, что вы тут зимой фактически одни остаетесь.
– Да уж. Когда-то Красные Холмы большим селом были. Тут чуть ли не тысяча семей жила. Но мы-то это время не застали. Когда мы наш домик купили, тут уже меньше ста домов было, а сейчас, почитай, вообще тридцать, да и то зимой не все живут.
Сизова махнула рукой.
– А как вы вообще в Красных Холмах очутились? – полюбопытствовала Лена. – В Москве-то я понимаю как. Вас Василий Петрович привез.
– Да. Мы после того первого лета на Иртыше расстались, конечно. Я в Ставрополь вернулась, Вася – в Москву. Но каждый месяц виделись. То он ко мне прилетал, то я к нему. Чтобы летать друг к другу, он, конечно, даже вагоны по ночам разгружал, чтобы денег на билеты заработать, а я на зимние каникулы да на майские праздники приезжала. У меня в Москве родственники были, так что я у них останавливалась. Мой отец-то московский был, а на Ставрополье вслед за мамой уехал. Прятались они там.
– От кого прятались? – не поняла Натка.
Татьяна Ивановна поджала губы.
– От НКВД, от кого тогда еще прятались. Я, деточки, подробности не очень знаю. Родители мои не любили про это говорить. Всю жизнь в страхе прожили. Папа мой, чтобы от репрессий уцелеть, фамилию даже сменил. Но и это не помогло. Институт-то он окончил, а на работу его не брали, узнали, что сын врага народа. Он тогда на матери моей женился, ее фамилию взял, стал Агафонов. А потом они и вовсе из Москвы уехали. Мама-то со Ставрополья была, из небольшого села, там они и затерялись. Но с родней папа отношения поддерживал. Особенно со своей сестрой, тетей Клавой. Переписывались они. Потом война началась, папа на фронт ушел. Повезло ему в живых остаться и вернуться домой. Я в сорок шестом году уже родилась. После войны то есть. Помню, в детстве мы с папой в Москву приезжали, и он повез меня куда-то в эти края. То ли в Красные Холмы, то ли куда-то в село по соседству. Мне года три было, так что все смутно очень в памяти запечатлелось. Помню только дом не очень большой, старый, требующий ремонта, вот как ваш сейчас. И еще каких-то людей, которые гонят нас оттуда, говорят, чтобы мы уезжали.
– Почему гонят?
– Не знаю. Папа никогда не рассказывал. Вообще он про детство свое, про юность говорить не любил, словно и не было у него прошлого до того, как он на маме женился и стал Агафоновым. Но это точно не тетя Клава была. Ту я знала, в Москве всегда у нее останавливалась. В семидесятом году мы с Васей поженились, и я в столицу перевелась. В педагогический институт. Родители мои на нашу свадьбу приезжали.
Татьяна Ивановна сняла со стены и протянула гостьям еще одну фотографию. На ней счастливые молодожены – она сама в белом коротком платье и фате по плечи, Василий Петрович в черном костюме – стояли рядом с двумя парами постарше, видимо, с родителями.
У Василия Петровича отец был военный, офицер с погонами полковника, а мама – типичная учительница с гладкой прической и строгим лицом. У Татьяны Ивановны родители выглядели попроще, сразу видно, что сельские труженики. У отца взгляд тяжелый, а у матери словно раз и навсегда испуганный. Натка жалостливо вздохнула.
– В начале семьдесят первого сынок наш родился, – Татьяна Ивановна достала альбом с фотографиями, в нем больше десятка черно-белых снимков смешного карапуза с кудрявыми волосиками. Сначала совсем кроха, от фотографии к фотографии он становился старше и смешнее. – Вот тут мы только из роддома приехали. Вот тут ему полгода. А вот годик. Это он у Васеньки на руках. А здесь мы в парке Горького гуляем. Костику уже три.
Значит, сына Сизовых звали Костиком. Раньше Татьяна Ивановна никогда о нем не говорила, хотя фотография красивого улыбчивого парня висела у нее на стене среди остальных, с рассматривания которых и начался сегодняшний разговор. Натка знала, что сын Сизовых погиб в Афгане, и не бередила глубокую рану, оставшуюся в сердце матери.
– Жили мы ладно да складно. Мы же с Васенькой за все годы даже не поссорились ни разу, – Татьяна Ивановна снова улыбнулась. – Квартира нам досталась от его родителей. Мы оба учителями в школе работали. Я русский язык преподавала, Васенька – иностранный. Немецкий, точнее. Его в свое время военным переводчиком приглашали, а он отказался, остался в школе, чтобы в командировки не ездить, быть со мной и с сыном. Каждую свободную минуточку мы старались вместе проводить. Словно знали, что недолго нам радоваться.
Пожилая женщина тяжело вздохнула. Вытерла глаза кончиком фартука, который не снимала, кажется, никогда.
– Ужасно-ужасно, – Натка передернула плечами.
Ей даже представить было страшно, каково это – похоронить единственного сына.
– Ужасно, да, – согласилась Татьяна Ивановна. – Костик-то после школы сознательно в армию пошел. Не стал в институт поступать, сказал, что сначала отслужит, а уже потом учиться будет. Отправили его в Афганистан, исполнять интернациональный долг. Я уж так плакала в тот день, когда их отправляли, так плакала. Сердцем чувствовала, что больше его не увижу. Вскоре он и погиб. Остались мы с Васенькой одни на всем белом свете. Родители наши к тому моменту тоже умерли, а мне в наследство от моих дом на Ставрополье остался. Мы его продали, свои деньги добавили (мы сыну на кооперативную квартиру копили, хотели взять, как из армии придет, а не довелось) и купили этот вот земельный участок с домиком, что на месте этого стоял. Место специально это выбрали, пусть непрестижное, зато зеленое, да и папа мой корнями отсюда. Тянуло меня сюда. Все-таки понятие «родина» не пустой звук, пусть ничего я про прошлое своей семьи и не знаю.