Всё это очень непростые вопросы, которые надо задавать и на которые надо стараться отвечать. Сложность ситуации в том, что надо учитывать обстоятельства, связанные с исторической политикой. На постсоветском пространстве история часто является предметом политики. История и связанные с ней обстоятельства во многих случаях вызывают весьма болезненную реакцию у политиков и у общественности, которые во всех странах много внимания уделяют самоидентификации. Но для этого часто приходится заниматься разделением прежней общей истории, как это происходит в ситуации между Россией и Украиной, между Россией и балтийскими странами и в некоторых других случаях. В связи с тем, что это в основном касается народов, ранее входивших в состав Российской империи, то это часто затрагивает их отношения с Россией.
Масштаб вопросов, связанных с исторической политикой на пространствах Российской империи весьма велик. Многие задаются вопросами и пытаются сформулировать свою позицию. Например, в современной России обычно отрицают колониальный характер политики времён империи. Один из аргументов традиционно связан с более мягкой политикой в сравнении с жёсткостью европейцев по отношению к завоёванным коренным народам, например, Северной Америки или Австралии. Другой аргумент говорит о том, что Россия была территориально интегрированной империей и присоединение новых территорий было естественным и часто взаимовыгодным процессом.
К примеру, существует мнение, что присоединение к России спасало присоединяемые народы от уничтожения, взамен они получали возможность проводить модернизацию. Например, Б. Нольде писал, что «вхождение в состав России вывело большинство обществ из многовековой изоляции, прекратило их междоусобные войны, в отдельных случаях спасло от уничтожения извне, дало импульс модернизации их социальной структуры, экономики, инициировало процессы нациестроительства и в конечном счёте в основном подготовило к более или менее оптимальному существованию в мире модерна и глобализации» [1]. В развитие этой мысли он писал, что «трудно сказать, сумели бы выжить в условиях экономической и политической конкуренции традиционные культуры Урала, Сибири, Севера, Дальнего Востока и Центральной Азии, если бы они в своё время не прошли долгую и нелёгкую школу, находясь в составе Российской империи» [2]. Хотя такая постановка вопроса весьма условна. Мы не знаем, как традиционные общества могли бы адаптироваться к современному миру без влияния Российской империи. Это же справедливо и в отношении других народов Азии, оказавшихся под властью европейцев в колониальную эпоху. Но такая точка зрения отражает европоцентристский взгляд на ситуацию, связанный с существовавшей в то время условной «цивилизаторской миссией» Европы на зависимые народы Азии. И этот фактор зачастую является определяющим в оценке европейского влияния на зависимые народы.
В то же время весьма распространена точка зрения, что Россия в своём продвижении в Азии отличалась от стран Европы. Андреас Капеллер писал, что «к российской дореформенной империи не подходит в качестве определения её характера штамп «колониальной державы». Хотя элементы колониальной политики имели место, например, по отношению к народам Сибири и — с XVIII века — к пастушеским племенам-кочевникам Степи, отчасти также по отношению к украинскому Гетманству. И всё же картине колониальной империи никак не соответствует отсутствие превосходства метрополии над периферией; частичная дискриминация русских по сравнению с «колониальными» народами; в целом приоритет политико-стратегических целевых установок над экономическими» [3]. Хотя Анатолий Ремнев полагал, что «утверждение, что русских крестьян угнетали в империи не меньше, чем казахов-кочевников, — явно недостаточный аргумент в споре, колониализме и модернизации» [4].
Здесь вопрос во многом в самой сущности Российской империи, которая относилась к централизованным аграрным империям, ориентированным на контроль и принуждение не только к зависимым народам, но и к собственному населению. Во второй половине XIX века ситуация меняется в пользу усиления национального характера государства. Но по сути российская модель государственности не была похожа на европейский формат. Россия скорее была ближе к восточной азиатской имперской государственности. Когда она взаимодействовала с Европой в этом была её сила и слабость одновременно. По отношению к Европе с её городским самоуправлением и влиятельной аристократией власть в Российской империи всегда была абсолютна и деспотична. Вследствие этого складывалось её постоянное отставание от Европы, несмотря на попытки заимствований. Поэтому сложно говорить о модернизации зависимых народов применительно к Российской империи. Соответственно, очень важен приведённый выше вопрос Анатолия Ремнева о «соотношении колонизации и модернизации».
Но вопрос о модернизации всегда будет в центре любых оценок политики Российской империи. Потому что модернизация является важным аргументом в обосновании российской имперской политики на окраинах. Приверженность модернизации, с одной стороны, приближает Россию к Европе с её ценностями, что одновременно позволяет уйти от разговоров об её отсталой имперской организации, близкой к восточным образцам. И, с другой стороны, по-своему нивелирует все негативные моменты действий Российской империи на окраинах. Потому что модернизация выглядит как безальтернативный вариант и тем самым противопоставляется отсталости, которая ассоциируется с традиционным образом жизни.
Поэтому в современной России стараются уйти от использования терминов «колонии» и «колониальная политика». Хотя эти термины активно использовались до революции 1917 года. Можно вспомнить журнал «Вопросы колонизации», 20 номеров которого вышли с 1907 по 1915 год. Значительная часть статей в нём как раз была связана с реализацией политики переселения в казахские степи. Но термин колонизация несёт негативный оттенок в современном мире, при этом естественно, что до 1917 года это было не так. Поэтому для современного российского интеллектуального пространства свойственен отказ от этого термина. «Российские историки написали подробные труды о том, как Россия захватывала Сибирь, Крым, Финляндию, Польшу или Украину. Однако эти территории они редко называли российскими колониями, предпочитая в целом говорить о России, как «стране, которая колонизуется»» [5].
Другой момент связан с той ценой, которую Россия и её народ заплатили за политику империи. Александр Каменский писал, что «положение русского народа, как народа метрополии континентальной империи, означало, что именно на его плечи ложилось содержание и обеспечение кадрами огромной армии, полицейского аппарата, бюрократии, промышленности. Иначе говоря, именно на русский народ ложились и основные обязанности по поддержанию жизнеспособности этой огромной страны. Таким образом, господствующее положение русского народа было в реальности мнимым, и сам он, как народ метрополии, не извлекал из своего положения никаких выгод» [6]. Понятно, что для империи все — от русских крестьян до казахов-кочевников, являлись её подданными, которые либо сами по себе, либо те ресурсы, которыми они располагали, использовались в её интересах по мере возникновения такой необходимости. Естественно, что русский народ был не