Характерно, что в СССР в ходе развития формационной теории делались попытки обосновать процессы формирования кочевой государственности как раз через усложнение внутренней социальной структуры кочевых обществ. Самая впечатляющая попытка была сделана известным монголоведом Борисом Владимирцовым. В своей классической работе «Общественный строй монголов» он обосновывал процесс феодализации монгольского общества. Данный процесс сопровождался поэтапным усложнением его структуры с выделением различных социальных групп как феодалов, так и зависимого населения. Хотя не совсем корректно переносить на кочевые племена процессы, всё-таки более типичные для оседлых обществ.
Понятно, что по степени организационной сложности любое государство с оседлым населением всегда превосходит любое кочевое объединение, исключая случаи, когда кочевое государство контролирует те или иные оседлые территории. В то же время племя — как основная форма организации кочевого общества — представляло собой весьма гибкую в социальном и политическом плане структуру. Оно обладало целостностью, обусловленной высокой степенью солидарности его членов, основанной на традиции, значительной устойчивостью к внешнему воздействию и одновременно гибкостью социальной структуры. Это обеспечивало способность к взаимодействию с внешним миром, что позволяло племени и, что немаловажно, его отдельным членам приспосабливаться к любым обстоятельствам. В отличие от типичных для восточного общества замкнутых в себе оседлых общин, племя должно было полагаться на инициативу своих членов, каждый из которых являлся участником военных ополчений. Отсутствие системы принуждения и экономического стимулирования усиливало эффект от использования индивидуальных боевых качеств, что делало отдельных членов кочевых племён востребованными для службы в армии оседлых государств или даже политического управления ими. На протяжении столетий это было весьма типично, например, для мусульманского мира.
Племенная форма организации, при всей простоте внутренней структуры, обеспечивала более высокий уровень мобилизации, консолидации и обеспечения лояльности своих членов по сравнению с оседлыми обществами. Целостность структуры и племенная самоидентификация населения позволяли кочевым обществам гибко приспосабливаться к обстоятельствам, сохраняя при этом свою обособленность. В свою очередь, это способствовало относительной устойчивости племенной структуры в самых разных обстоятельствах. Такая ситуация обеспечивала кочевникам получение организационного тактического преимущества над оседлыми обществами, особенно в период их политического ослабления. В частности, именно это и было причиной длительного политического доминирования кочевых племён над оседлыми обществами.
Кочевое племя было способно быстро и эффективно мобилизовать большое число своих членов, ощущавших себя частью единого целого. При этом в данном случае отсутствие сложной системы управления и относительная простота социальной организации могли считаться тактическим преимуществом. В случае усиления противостоящего им государства у племён могла быть разная тактика. Они могли или объединить усилия разных племён для борьбы с сильным государством, или избежать столкновения с ним, или подчиниться. В любом случае важно, что кочевые племена могли легко менять структуру организации — от крупных объединений до отдельных родов. Тактика действий зависела от конкретной ситуации. Поэтому кочевая государственность обычно была тесно связана с положением дел у их оседлых соседей. «Степень централизации кочевников была прямо пропорциональна величине соседней земледельческой цивилизации» [38].
И, наконец, последний значимый фактор — это политико-экономические отношения между кочевыми и оседлыми обществами. Два важных обстоятельства — потребность кочевых обществ в продукции земледелия и ремесел, а также имевшееся у них преимущество в военной организации — создавали условия для организации военного давления на оседлые общества. Преимущество в военной организации, выражавшееся в способности формировать в максимально короткие сроки без использования сложной системы государственного принуждения внушительные воинские силы, играло здесь решающую роль. Кроме того, кочевой образ жизни позволял сохранять высокую степень мобильности, что при наличии обширных степных пространств обеспечивало необходимую устойчивость племенных образований. Поэтому кочевые общества всегда стремились, используя данные преимущества в комплексе, тем или иным способом получать от оседлых обществ продукцию, в которой они нуждались.
Способы изъятия продукции у оседлых жителей были самые разнообразные. Во-первых, это могла быть торговля, в том числе неэквивалентная по своей структуре. «По общему правилу, кочевники в силу специализированности и односторонности своего хозяйства были больше заинтересованы в торговле, чем оседлые общества. Несмотря на неоднократные попытки и разнообразие применявшихся для этого способов, кочевники никогда не могли наладить в должном количестве и качестве производство их (продуктов земледельческого и ремесленного производства. — Прим. авт.) в собственном обществе. Разумеется, это не означает, что земледельцы были совершенно не заинтересованы в торговле или не умели извлекать из неё выгоду. Просто для кочевников торговля с земледельцами была делом необходимым и важным, особенно когда они не могли обеспечить себе приток сельскохозяйственной и ремесленной продукции неэкономическими путями. Земледельцы же в принципе могли обойтись и без торговли с кочевниками» [39]. Во-вторых, это могли быть набеги с целью получения военной добычи. В-третьих, это могло быть получение регулярной дани, часто замаскированной в виде подарков в обмен на прекращение набегов. В-четвёртых, это могла быть непосредственная эксплуатация оседлых территорий в случае установления военно-политического контроля над ними. «Стабильность степных империй напрямую зависела от умения высшей власти организовывать получение шёлка, земледельческих продуктов, ремесленных изделий и драгоценностей из оседлых территорий. Так как эта продукция не могла производиться в условиях скотоводческого хозяйства, получение её силой или вымогательством было первоочередной обязанностью правителя кочевого общества» [40]. Понятно, что оседлым обществам такое соседство не могло нравиться.
Кочевники воспринимались оседлыми жителями как неизбежное зло, с которым они пытались жить и бороться. Способы борьбы также были весьма разнообразными. Во-первых, политически сильные оседлые государства могли попытаться взять кочевников под свой контроль. Во-вторых, оседлые государства могли совершенствовать защиту против набегов кочевников. Например, строить крепости и линии крепостей. Вершиной такой политики можно считать Великую Китайскую стену. В-третьих, возможен был подкуп отдельных кочевых племён, которые должны были в обмен на выплату жалованья нести службу по защите от набегов других кочевников. В-четвёртых, можно было также контролировать торговлю с кочевниками, искусственно ограничивая их доступ к земледельческой продукции.
В принципе можно говорить о целой сложной системе взаимодействия оседлых и кочевых обществ. Данная система продолжалась до того момента, пока кочевые государства не исчезли с политической карты мира, а кочевая традиция уступила под давлением современной цивилизации. Однако для нас важно то, что такое взаимодействие подразумевало взаимную зависимость кочевых и оседлых обществ друг от друга. Понятно, что политическая инициатива в этом взаимодействии на протяжении