По большому счёту, евразийская идея в её классическом варианте не имела перспектив. У неё не было будущего не только в связи с тем, что она была продуктом эмигрантской мысли, в то время как в Советской России в 1920–1930-е годы окончательно сформировалась собственная идеологическая система. Гораздо важнее, что она объективно противоречила традиционному российско-центристскому взгляду на историю России и сопредельных с ней территорий. В частности, перенос главных акцентов на Азию и тесно связанная с этим комплиментарность по отношению к прошлому азиатских народов противоречил главному тезису русской истории о многовековой ожесточённой борьбе с кочевниками. Данное обстоятельство позволяло обосновывать положение России, как барьера на пути агрессии и одновременно объяснять этим феномен отставания России от Европы.
Кроме того, идея существования особой евразийской цивилизации в контексте её противопоставления цивилизации европейской создавала проблему для взаимодействия с азиатскими народами. К примеру, если воспринимать Россию как часть европейской цивилизации, то её деятельность на востоке, в том числе и та, которую называют колониальной, можно оценивать как участие в общем культурном воздействии на азиатские ценности, продвижение в Азии общеевропейских идей прогресса. Если же согласиться с евразийцами, что Россия является преемником древних кочевых цивилизаций и не связана с европейской цивилизацией, то это лишает Россию формального превосходства перед азиатскими народами, ставит их в одинаковое положение. Хотя это позволяет избежать обвинений в проведении колониальной политики. «Тезис о взаимном культурном влиянии между Россией и туранцами делал невозможным для евразийцев колониальное (в западном, следовательно, уничижительном смысле) понимание развития на территории, расположенной к востоку от Московского государства» [21]. То есть для евразийцев историческое расширение российской государственности в Азии ни в коем случае не является колониальной экспансией. Скорее это соединение близких друг другу культур во имя общей идеи, которая когда-то была представлена кочевыми империями прошлого, на смену которым пришла Россия.
Однако такая точка зрения не могла устроить сторонников традиционной российской имперской государственности. Ради абстрактной Евразийской империи они должны были отказаться от Российской империи, выступавшей в Азии как полномочный представитель европейской цивилизации. То есть для них Россия в Азии являлась частью прогрессивной Европы. Это позволяло оправдать её действия в Азии, которые при первом рассмотрении носили все признаки колониальной экспансии, задачами по культурному воздействию на традиционные азиатские общества. В целом российскому обществу было бы трудно принять версию о происхождении его государственности от кочевых народов. Точно так же, как непросто согласиться с тем, что России необходимо сблизиться с Азией и ради этого противопоставить себя Европе. Между тем и для представителей азиатских народов, несмотря на всю лестность высказываний евразийцев об Азии и кочевых империях прошлого, евразийская государственность носила абстрактный характер. Кроме того, она слишком явно была связана с российской имперской государственностью.
Важно, что хотя антиевропейская позиция евразийцев, возможно, и помогает уйти от проблемы о причинах отставания России от Запада, однако сама дискуссия переходит при этом в совершенно другую плоскость. Если Россия не является частью Европы, то тогда азиатские народы могут проводить сравнение между российскими и европейскими возможностями и их реализацией в Азии. Например, оценка может быть связана с точки зрения перспектив заимствования технологий и проведения модернизации.
Слабым местом евразийцев были нечёткость и аморфность обеспечения в евразийстве интересов русской имперской составляющей. Потому что они всё равно видели в Евразии новое издание Российской империи, но не могли объяснить, каким образом новое объединение представляет интересы старой империи. Например, они исходили из того, что в евразийской цивилизации будет иметь место доминирование православия и широкое распространение русского языка среди азиатских народов. Естественно, что это предполагало проведение в Азии масштабной ассимиляции, что явно выглядело не слишком реалистично, не говоря уже о религиозных различиях. Но главная проблема евразийцев заключалась в том, что их идеи должны были лишить государственную идеологию России одной из главных её составляющих — российско-центристского взгляда на историю. По мнению евразийцев, она должна была делить её с историческими азиатскими народами Евразии.
Поэтому идеи евразийцев не были приняты в новой России, а в Азии в ней увидели только те моменты, которые уравнивали азиатские народы с бывшей метрополией. В то же время естественно, что взгляды «старых евразийцев» о православии, русском языке и в конечном итоге о создании принципиально новой российской имперской государственности не могли быть популярны в тех государствах, которые образовались в бывшей советской Азии. Соответственно евразийская доктрина так и не стала востребованной ни в самой России, ни среди азиатских народов. Для этого она выглядела слишком утопичной. Хотя, безусловно, собственно евразийская идея продолжает существовать в современной России и сегодня. Причём взгляды новых евразийцев сосредоточены на противопоставлении России западной цивилизации, а также стремлении к новому изданию русской имперской государственности, в том числе и на территории Азии.
Одним из интересных последствий появления работ евразийцев стало то, что они поставили вопрос о роли азиатских кочевников. Тем самым они посмотрели на историю Евразии, и в том числе на российскую государственность, под принципиально другим углом. С научной точки зрения особенно интересна постановка вопроса о роли Монгольской империи в истории российской государственности. «Впервые евразийский культурный мир предстал как единое целое в империи Чингисхана. Монголы сформулировали историческую задачу Евразии, положив начало её политическому единству и основам её политического строя. Они ориентировали к этой задаче евразийские национальные государства, прежде всего и более всего — Московский улус. Это московское государство теперь заступило вместо монголов и приняло на себя их культурно-политическое наследие» [22]. Позднее мы вернёмся к этому вопросу.
Одновременно в своей борьбе против европоцентристских идей евразийцы ставили под сомнение саму постановку вопроса об отставании России от Запада. «Следует признать, что в культурной эволюции мира мы встречаемся с «культурными средами» или с культурами, одни из