— Что есть свобода?
— Как и ее отсутствие — ничто.
— Почему?
— Уходя от одной смерти, натыкаешься на другую. Разница лишь в форме, не в сути.
— И что тогда делать?
— Ничего.
Они не верят в свою свободу. «Свободы нет!» — говорят они. Это необходимая ложь. Потому что свобода есть внутри каждого, но не каждый может заплатить назначенную за нее цену. Ядовитое заблуждение… Спиноза пошел не по тому пути: свобода — не осознанная необходимость, нет. Она — единственно необходимое и единственно возможное… все, что лежит за пределами страха. Но страх — соль жизни. И свобода обитает там, где она, жизнь, кончается.
— Смерть… — мой незримый собеседник кричит в пространство. Это песнь, разрывающая его легкие. — Смерть — лишь мера внутренней свободы.
Передышка — Песнь 2. Куплет 2
Приходит утро. Новый круг нашего привычного и уютного ада. Очередной виток на орбите наших будничных страхов.
Ощущение нового… Его нет. Есть лишь закономерные страхи. Страхи перед будущим, страхи перед неведомым. Что будет? Еще одно утро? Или бесконечная ночь? Свободен ли ты? Свободен? От своих страхов, от своих снов, от теней того, что ждет за углом… Того, что скрылось во тьме… Оно смотрит, оно наблюдает. Хочешь быть его жертвой? Будь ей… Ты свободен. Или это только кажется? Приходит утро.
…А с ним приходит осознание того, что нужно что-то делать, предпринимать, меняя реальность в угоду собственным страхам. Убегая от них. Строя прочные крепости, за стенами которых можно почувствовать освобождение от тревог и печалей.
Сегодня мне надо идти в военкомат — закрывать военный билет. Я снова стану гражданским. А значит, на меня навалятся гражданские дела и заботы. И мне придется расправляться с ними, преодолевая свои будничные страхи, повергая их и двигаясь дальше.
Итак, я иду.
В военкомате заспанный сторож с минуту разглядывает меня сквозь замусоленное стекло дежурной части, что-то прикидывая в уме (остается только гадать — что именно), потом показывает рукой куда-то вглубь здания.
— Поднимайся по лестнице на второй этаж.
— А там?
— Там спросишь.
— У кого?
— У кого-нибудь.
Исчерпывающий инструктаж. У меня складывается впечатление, что сторож проходил специальные курсы по дезинформации противника. Преодолеваю турникет и поднимаюсь по лестнице.
Унылая картина: коридор, по обе стороны которого двери. Куда мне? В какую из них? Одни вопросы, никаких ответов. Стучусь в первую попавшуюся, открываю. За дверью небольшая комнатка, заставленная стеллажами с бумагами, посреди комнаты стол — за столом женщина, что-то пишет.
— Военный билет где можно закрыть? — спрашиваю я.
— А вы кто?
— Демобилизованный.
— Это не ко мне, — курсы дезинформации, похоже, проходили тут все.
— А к кому?
— Дальше по коридору, — она наконец называет номер кабинета.
Иду туда. Точно такой же кабинет, как и предыдущий. Точно такая же женщина, как и предыдущая. Здороваюсь, называю цель своего визита.
— Присаживайтесь, — она указывает мне на свободный стул, стоящий возле ее стола.
— Спасибо, я постою.
— Как хотите.
Некоторое время она рассматривает мой военный билет и сопроводительные документы из части. Потом встает, подходит к одному из шкафов с приклеенным к нему календарем за позапрошлый год, открывает его и начинает там что-то искать. Проходит минуты три. Потом она достает какую-то папку и возвращается к столу.
Достает из папки кипу бумаг, что-то просматривает. Дверь позади меня открывается, и в кабинет заходит молодой капитан с бегающими глазами. Судя по всему, новый военком.
— Тамара Ивановна, как у вас дела? Что с документами на контрактников? — спрашивает он женщину.
— Готовим, товарищ капитан.
— Сколько?
— Пока ни одного.
— М-да, — тянет капитан, — потом оборачивается ко мне, — ты кто такой?
— Демобилизованный, — отвечает за меня женщина, продолжая просматривать бумаги.
— Где служил? — продолжает свой допрос капитан.
— Под Москвой, — нехотя отвечаю я, чего он привязался?
— По контракту продолжить службу не хочешь?
— Нет, спасибо.
Этот вопрос задавали еще в части — и не раз. Реформа армии с треском провалилась: укомплектовать части контрактниками не получилось и наполовину. Офицеры сулили срочникам, которые согласятся подписать контракт, золотые горы, но даже последнему дураку было понятно, что эти горы существуют только на словах. Как могут обещать неземные блага люди, живущие в совершенно земных обшарпанных офицерских общагах?
— Зря. Сейчас контрактникам хорошие деньги платят, — капитан начинает отрабатывать поставленную Генштабом задачу, — жилье можно купить, автомобиль. А на гражданке — финансовый кризис, слышал уже, небось? Сокращают повсюду, даже менеджеров этих, которых как собак развелось, на улицу выкидывают…
— Кризис я как-нибудь переживу.
— Образование у тебя какое?
— Незаконченное высшее.
— Ну, вот там и образование закончишь…
— Главное, самому там не закончиться.
— В смысле?
— В смысле спасибо вам большое, но как-нибудь без меня.
— Смотри сам. Услугу тогда одну окажешь? — его глазки хитро сощурились.
— Какую?
— Напиши заявление в школу контрактников — мне для отчетности надо. Документ ни к чему тебя не обязывающий, а нам — галочка. В действительности никуда не поедешь, откажешься, скажешь, что передумал. И контракт никакой подписывать не надо. А?
Он посмотрел на меня. Взгляд штабного пройдохи. Этот в задницу без мыла залезет. Собирает мертвые души, недоделанный Чичиков гоголевского райвоенкомата.
— Не хочу людей в заблуждение вводить. Одна ложь порождает другую — и так далее. Не надо давать бессмысленную надежду тем, у кого ее и так не хватает. Я свой долг Родине отдал.
— Да ладно. Одно заявление. Тамара Ивановна, какие там документы надо?
— Заявление и данные паспорта.
— Паспорт у тебя есть с собой?
— Нет.
— Тамара Ивановна, а без паспортных данных нельзя?
— Нельзя.
Привязался — теперь не отстанет. Я его последний шанс, это понятно. Надо отмазываться.
— Далеко живешь?
— Далеко.
— За сколько туда-обратно сходишь?
— Часа за четыре.
— Это как?
Я ему объясняю, что по прописке живу в самом дальнем углу нашего пусть и небольшого, но существенно раскиданного в пространстве городка. Капитан, видимо, не местный, прикомандированный — соображает с трудом, смотрит недоверчиво, но Тамара Ивановна подтверждает мои слова. Слава богу.
— Давай я тебе такси вызову, — достает капитан свой последний козырь.
— Послушайте, — отвечаю ему я, — зачем вам эта морока? Деньги свои на такси тратить опять же. После меня наверняка придут еще минимум человек тридцать дембелей — неужели среди них не найдется того, кто по собственному желанию захочет написать это заявление?
Капитан некоторое время думает над моими словами, потом сдается.
— Ладно, черт с тобой. Тамара Ивановна, что там ему от вас надо?
— Военный билет закрыть.
— Вот и закрывайте ему поскорее, и пусть катится отсюда ко всем чертям. К финансовому кризису своему, — капитан присваивает мне целый мировой кризис — вот уж спасибо. Сам он, хлопнув дверью, удаляется. Я смотрю на Тамару Ивановну.
Она ставит штемпель в мой военный билет и протягивает его мне. Сопроводительные документы остаются у нее.
— Возьмите. Теперь можете быть свободны.
— Спасибо. Я тогда пойду?
— Идите.
И я покидаю военкомат с легким сердцем, напоследок простучав каблуками по ступеням лестницы и стукнув вертушкой турникета. Прощайте! Прощай, армия! Меня ждет мой личный мировой финансовый кризис. Или как его там?
Наши победы есть лишь эхо наших будущих поражений. И нисколько не наоборот. И тем не менее мы упиваемся ими, лелеем их, как то единственное, что придает хоть какую-то цену нашей жизни.
Армия для меня закончилась. Теперь уже точно. Начинался новый этап, и я не мог сказать, чего я от него ждал. Всякого. Одно я знал наверняка: доверять завтрашнему дню нельзя. Как, впрочем, и сегодняшнему. Нас всех ждет большая битва, в сравнении с которой нынешний кризис — ерунда.
Вернувшись из военкомата домой, я быстро собрал вещи, документы и книги, пообедал и, попрощавшись с родителями, пошел на вокзал. Меня ждала новая дорога — в прямом и метафизическом смысле, — которую я должен был освоить, пройти все ее извилины и ухабы, глотнуть знойной пыли и холодных дождей. Я отправлялся в Петербург — восстанавливаться в институт и устраиваться на работу.
На вокзале я купил в кассе билет и, выйдя на улицу, устроился на скамейке в тени большого дерева недалеко от платформы. Мой автобус отправлялся через двадцать минут, время еще было. Я вальяжно откинулся на спинку скамейки, закинув ногу на ногу. Возле скамейки вразвалку прохаживались голуби, подбирая с асфальта куски кем-то раскрошенной булки.
Что мы имеем? Сомнительное прошлое и не менее сомнительное будущее. В сухом остатке — нелепое настоящее, наполненное бессмысленной возней, где беззубые хищники пытаются сожрать точно таких же беззубых хищников. Этап за этапом мы громоздим пирамиду сомнительных жизненных достижений: заканчиваем школу, институт, устраиваемся на работу, увольняемся с работы, снова устраиваемся на работу, в процессе заводим